Четыре с лишним года - Олег Рябов Страница 19

Тасенька может подумать, что прошло два года, а Рябов видит во сне то, что пора забыть. Ерунда: если я что и вспомнил, то только хорошее, и это прекрасно.

Получил от Пузырёва письмо, зовёт в гости, он где-то поблизости, километрах в ста, собирается опять в Горький.

Воевать временно закончили. Кажется, дороги строить будем, а возможно, куда и уедем, о чем мечтаем уже год.

Ура! Ура! Ура!

Еду домой вперегонки с этим письмом!

В результате я остался недоволен поездкой домой. Все получилось не так, как хотелось. Не сумел вам ничего рассказать из того, что планировал и вынашивал в мыслях, хотя целых две недели пришлось говорить о своей фронтовой жизни.

Теперь, вернувшись на фронт, я должен рассказать несравненно больше, и уже в обязательном порядке, потому что здешние люди второй год живут под землей, а «наверх вылезал» только я.

Спрашивают обо всем, до малейшей подробности, иногда до смешного, и я на положении доктора, исцеляющего душевные раны, отвечаю на все вопросы: как встретился с матерью, как она на меня посмотрела, как заплакала, застеклили ли Москву, холодно ли в Горьком?

Дома я ничего не сказал о том, что испытал по приезде в родной город. Вы не знаете, что я долго сидел на перилах крыльца и вспоминал… потом долго стоял перед кнопкой звонка, боясь позвонить. И вот теперь, по прошествии времени, я могу сказать честно, что эти 10–15 минут были самые сильные в смысле переживаний за все 13 дней.

Всем этим я поделился уже здесь, с окружающими меня людьми, и мои чувства им были близки и понятны.

Вообще, за все 13 дней, проведенных в Горьком, особых переживаний не было. Я пересмотрел все свои альбомы с довоенными фотокарточками и ни о чем не пожалел. В конце последнего альбома я с легким сердцем написал есенинские слова: «Мне ничего не нужно и ничего не жаль». Уезжал из Горького так же легко, как в 41-м году – все равно, что на незаконченную экскурсию.

Сейчас я снова на лоне природы; опять эти высокие сосны, которыми Леля заставлял любоваться меня в Желнино месяц тому назад, опять болота с их своеобразной красотой и десятки жаворонков над головой.

Говорят, Орлова уезжала с плохим настроением, а Сущинский пишет, что я устал. У меня же глупый характер, как говорит Легочка, я уезжал не как Орлова, и Сущинский зря хочет приравнять нас.

У меня сейчас, после поездки, замечательное настроение, как у влюбленного (правда, у меня есть возможность влюбиться только в эти, как Лёля говорит, красивые сосны, в пение жаворонков и в прелесть распускающихся в лесу цветов). Весна уже проходит, это не страшная весна 42-го года, и прожили мы ее неплохо.

За месяц здесь скопились письма из Томска, Мурманска, Москвы, Калуги, Тулы, Ярославля, Горького и с разных фронтов.

Тася, мы мало поговорили. Зря себя не распускай. Через годок я еще заеду и поговорим поподробнее.

Прочел все письма, какие они разные. Нехорошее настроение сейчас у Миколки и Галинки. Максималисты в жизни, как назло, они оказываются там, где «зло вокруг чересчур уж гнетет, ночь кругом непроглядно темна». Это Галинка мне написала, но я далек от лжи и грязи, и на душе у меня легко и спокойно.

Прошла холодная зима; выглянуло солнышко, обогрело, и человек доволен, улыбается, а Николку с Галинкой это не радует. Опять и опять Николай пишет: «Ответь, скоро ли война кончится?» Усмехаюсь, это женщины могут задавать в письмах такие вопросы. Я удовлетворил его просьбу, ответил: «Если нас, как крыс, не перетравят, так годика через три».

Миколка устал! А вот наша Наташа не задает никаких вопросов, она в знойном Узбекистане, у нее, кажется, красивая любовь с каким-то лётчиком, и война для них – не главное.

Часто пишет Севка Малиновский; как и для меня, для него самое приятное сейчас в жизни – это сны, в которых он видит дом. Тоскует по кино и театру, но настроение хорошее. Пишет Игорь Пузырев, он увлечен работой, настроение удовлетворительное.

Вообще мы живем так, что после смерти наши дороги лежат прямиком в рай: бог даже не задумается – ведь мы два года не связаны с миром, полным греха и искушений.

Таська, живем мы сейчас, как боги на Олимпе! Вероятно, вам странно будет это читать, особенно для Миколки: он пишет, что вес его 63 кг вместо обычных 78 кг, а у нас есть солнышко, свежий воздух, красивая природа, хорошее питание и покой, как душевный, так и физический. На фронте абсолютная тишина, и только жаворонки нарушают ее.

Хочется описать путь из побывки на фронт. Горький – Москва, добротный довоенный состав, плацкарты, постели и даже чай с конфетами. День в Москве, мы с Коноваловым сильно выпили, съели курицу, яичницу из 15 яиц, полкило хорошего масла и всякой мелочи. Это было у его родственников, где нас приветила мамаша Коновалова. Весь осмотр Москвы заключался в переезде с Курского вокзала до Октябрьского с заездом к родственникам. Поезд до станции Бологое состоял из разноперых вагончиков: и высокие, и низкие, и маленькие, и большие. Дальше, до Осташкова, ехали уже по-военному, в теплушках. А потом начались мытарства – в край наших болот протянули узкоколейку, по которой мы ехали 19 часов на открытой платформе. Ночью мерзли так, что все коченело, и на остановках бежали к паровозу и прижимались к нему, чтобы отогреться. Я в это время представлял, как вы спите в теплых постелях. Вам уютно, но мне все-таки не хотелось на ваше место.

Потом мы пришли в свой старый, сейчас зеленый овраг. Между прочим, это не значит, что дивизия стоит на одном месте, нет, мы сменили четыре или пять участков и отошли в тыл на отдых, но все это получалось в районе нашего оврага. Штаб дивизии был впереди нас на 10–15 километров, а сейчас на 16 километров сзади.

В общем, мы снова дома!

Я гляжу на это число, и мне грустно. Нет! Полжизни позади, это – точно, и в этой половине много хорошего. Я долго лежал в блиндаже и перебирал в памяти прошлое. Плохое и черное забыто, а частично выжжено войной.

Анри Барбюс прав: все плохое забывается быстро, все хорошее остается надолго. Я вспомнил Крым с его дворцами, Урал с его пейзажами, Кавказ и дикие пустыни Средней Азии. Я вспомнил людей, которые мне нравились, и когда они бывали со мной, то все вокруг становилось красивым.

Кузнечиха, Мыза, Ока, Волга – сколько хорошего связано с ними, а Чусовая, а Керженец, Сура и Ветлуга. Вспомнилось, как целую ночь я катался с девушкой на лодке по озеру, это было на Урале. Как-то раз с Леночкой вдвоем на яхте-«тридцатке» ходили до Монастырки, что за Автозаводом, был крепкий ветер, и у автозаводского водораздела нас чуть не положило. Однажды весной, в Москве, с другой девушкой мы облазили все Воробьевы горы; там было очень красиво. Вспомнил, как летом катались на яхтах, и в парусной на «Воднике» на разостланных парусах пили пиво и закусывали «почечуями». Вспомнил, как Саша Рябов, «набравшись», кидал головешки в яхту – это было где-то в Жигулях, как ловили рыбу в Кудьме, как Котов сожрал сырого чирка на Керженце, как с Ниной Корзинщиковой варили кисель на Волге у Сопчино, как Котов мыл беспризорника в поезде около Ростова, как с Леной Тимофеевой встречали Новый год в Воронеже, как меня забрали в милицию в Сочи и многое-многое другое.