Опрокинутый рейд - Аскольд Шейкин Страница 12

— И молебен по такому поводу в станице служили?

— Ишь богомольный, — Богачев даже фыркнул. — Владыка Гермоген со всем причтом. Свояк в алтаре стоял… Сроду подобной чести урюпинцам не было.

Опять же! Гермоген — епископ Аксайский, но и военный епископ Донской армии. По пустяковому поводу он не поедет. А вот трясся дорогами. И легко проверить: вся станица свидетели! Приказчика урюпинского отделения фирмы с отчетом вызвать, будто ненароком про молебен упомянуть, расскажет взахлеб. Не только генералов — полковников, войсковых старшин назовет. Еще бы: «Сроду подобной чести не было!» Как тут не заметить всех подробностей? Но и как было всем этим чинам не прийти на молебен, коли должен служить Гермоген?

— Чего мы там выпили, — обидчиво протянул Богачев. — С Нечипоренко разве выпьешь? Если только сам будешь за всю гулянку платить.

Склонив голову набок, Шорохов прищурился:

— Погоди, ты же эту ночь со свояком гулял. Богачев залился смехом:

— Леонтий! Туда, где мы были, любого пускают. Хоть черта, хоть ангела. Были бы гроши!

— И кто еще?

— Скажу, скажу… Нечипоренко.

— Это я слышал.

— Варенцов.

— Фотий?

— Да-с… Они самые… Фотий-с Фомич Варенцов! Снизошли-с, — он сотрясался от хохота. — Хлюст еще один был. Ручку протянет, головку наклонит: «Мануков-с Николай Николаевич! Мы с вами где-то встречались..» Сроду я его рожи не видел… Фокусы на картах показывал.

— Та-ак… И сколько ты просадил?

— Только фокусы.

— Дурачили они тебя, Евграф. И фокусник, и свояк.

— Свояка не трожь. Почетный казак! Командир корпуса, его превосходительство генерал Мамонтов с ним за руку здоровался.

— Смотри ты как! Свояк твой прочим-то урюпинцам нос утер!

— Это не в Урюпинской было, в Филоново. После смотра генералы там собрались.

Шорохов отошел к окну. Не хотелось, чтобы Богачев сейчас видел выражение его лица. Казалось, оно может выдать. Филоново — железнодорожная станция уже далеко за Царицыном. Но важнее другое: до Урюпинской от нее всего полсотни верст. Туда, значит, окружным путем, через Великокняжескую, и ушел вагон Сидорина. В нем подводили итоги смотра. Выдумать, чтобы так все сплеталось, Богачев не мог. Не хватило б ума.

— Нечипоренко тебя в гости зовет, — раздалось за его спиной.

Он обернулся. Богачев сонно склонил на грудь голову.

— И когда?

— А?.. Днем сегодня, как базар начнет утихать.

— Зачем?

— Кто его знает.

Шорохов подошел к Богачеву, взял за плечи:

— Не спи! Он тебе что-нибудь намекал?

Богачев не отозвался. Вправду заснул? Притворялся ли? Впрочем, какое это имело значение!..

• • •

Леонтий Артамонович Шорохов с необыкновенной яркостью помнил тот осенний день минувшего года, когда после десяти лет отлучки он возвратился в этот родной и такой дорогой ему город с полынным запахом ветра на улицах, летним зноем, тенистыми акациями крошечного общедоступного сада.

Как он тогда всему радовался! И переулку, в котором стоял родительский дом, — узкому прогалу между стенками сложенных из желто-серого плитняка заборов, и беленым мазанкам, и деревцам в глубине крошечных двориков. Это здесь он когда-то бегал мальчишкой. Босота, бесштанник. И сюда теперь подкатил на фаэтоне с перепончатым верхом.

Пока извозчик выгружал чемоданы, Шорохов поигрывал лаковой тросточкой, из-под низко надвинутого на лоб котелка снисходительно посматривал по сторонам.

Мать, сестра, брат вышли на улицу. Прильнули к окошкам соседи. Подбежал отец. Седенький, согнутый, в кожаном фартуке. Хватался за полу сыновьего касторового пальто, за чемоданы, за трость. Шорохов понимал его состояние. Всю жизнь отец мечтал выбиться в люди. В церкви в первом ряду стоять! Выше этого да того, чтобы воздвигнуть над сараем, где он сапожничал чуть не с детских лет, самую большую в городе вывеску, мысль его не поднималась. А тут — на тебе! — сын приехал богатый. Дошла молитва до бога.

Брат и сестра, правда, поглядывали с вежливой подозрительностью. Их тоже он понимал. Все десять лет было известно, что жизнь бросает его по заводам больших и малых городов Приазовского края. Токарь, металлист и — хотя никогда особенно не распространялись об этом-забастовщик, бунтарь. И — барин!

Ни им, ни отцу Шорохов ничего не стал объяснять. Матери только сказал:

— Принимайте таким, какой есть.

Когда месяца за два до этого дня в Агентурной разведке Южного фронта Шорохова вводили в курс предстоящей работы, обстановка была там тревожная. Почти под окнами комнаты, в которой шел разговор, ухала трехдюймовка. Воздух вздрагивал. Вываливались последние стекла. По всему дому жгли какие-то бумаги. А вопросов у него было много. И непростых! Что считать ценными сведениями, как их записывать, хранить, переправлять через фронт? Система паролей? Особенности слежки белой контрразведки, способы избавления от нее?..

И притом — вот так сразу, с ходу, приступай. Учиться будешь на собственном опыте. Ты в прошлом подпольщик. Привычка есть.

Да, но за передвижением воинских эшелонов он прежде никогда не следил, составлением разведывательных сообщений не занимался. После того, как на Юге России установилась Советская власть и вообще был казначеем заводского комитета профсоюза в Бердянске. Сугубо мирное, совершенно гражданское дело. Не ворвись в этот город германо-австрийцы, так бы в нем и остался…

Ну а то, наконец, как войти в тот образ жизни, который ему предстояло по замыслу сотрудников Агентурной разведки вести? Купец! Да он всегда с презреньем смотрел на торгашескую братию. Готовы задавиться за каждый грош, с утра до ночи трясутся над своими товарами. И вот станет одним из таких же. Одежда — пустяк. Токарем он был классным. И при царе на заработок пожаловаться не мог. По воскресеньям носил костюм-тройку, галстук, штиблеты. Речь теперь шла о другом. Надо, чтобы от прежнего пролетария в тебе вообще ничего не угадывалось. Ни привычек, ни симпатий. Иначе — крышка. Торговцы — народ проницательный. Поймут, что чужак.

Но как же одно и другое: заводской пролетарий, коммунист, и истый купец — станут в нем уживаться?

Однако раздумывать, сомневаться времени не было.

— Мы тут решили. Ты для такого дела подходишь.

— Да что вы, ребята?

— Надо, друг… И не тебе нам важность этого объяснять.

— Понимаю, но…

— А раз понимаешь…

В сущности, лишь одно успел он в тот раз себе уяснить. Как разведчику — чаще тогда говорили: агенту, секретному осведомителю резиденции Южного фронта, резиденту — мелкая торговля ему мало что даст. Тереться в кругу лоточников, прислушиваться к базарной молве! Конечно, и таким путем какие-то сведения можно собрать. Однако цель его — собственное и, по возможности, солидное дело. С полным правом обретаться среди завзятого купечества, офицерства, железнодорожных чиновников. Спокойно, уверенно в себе. Но при этом и просто объявиться с деньгами в каком-либо из занятых белыми городов, купить магазины, склады нельзя. В контрразведке там служат отнюдь не наивные люди. К тому же покупательский мир давно весь поделен. Встревоженные появлением конкурента, соседи-торговцы выступят добровольными сыщиками. Уберегись потом от их слежки!