Сестра милосердия - Михаил Федоров Страница 10

В Эшере Наташа попала в только что сформированную роту. В роте было две гранаты и три или четыре автомата на всех. Ребята имели ножи. Она не представляла, как с таким оружием можно бороться с танками, которые разъезжали по улицам Сухуми, с самолётами, которые кружили над головами. Любой в такой ситуации сложил бы руки, но только не абхазы.

На Гумисте рота пробыла два дня. Потом поднялась на дачи — район в предгорьях Сухуми, где тянулись дачные участки сухумчан: обычные домики с приусадебными участками в несколько соток. Пробыв на дачах пару дней, спустились назад в Эшеру.

Глядя на эту разношёрстную компанию, можно было подумать, что это слоняющиеся без дела люди. Но Наташа приглушала подобные мысли. Она понимала, что ни в коем случае не должна вносить разброд в ряды добровольцев.

И всё больше долетало сообщений о положении в городе: грузины грабят магазины; отдыхающие пытаются покинуть Сухуми из порта, куда один за другим прибывают корабли; появились первые раненые в больницах. Складывалось впечатление, что беспросветная туча затягивает небо над Абхазией.

Крещение Наташи как медсестры произошло, когда рота прикрывала мост через Гумисту в Верхней Эшере. В том месте сложно спрятаться: нижняя часть деревьев голая, сверху — кудри из веток. С вертолёта легко обстрелять, легко — снизу, легко — с противоположной, занятой грузинами горы.

Неожиданно начался обстрел. Все кинулись прятаться за камни, за кусты, кто куда.

Вдруг кричат: — Раненый! Наташа поднялась — и бегом по склону. А сама, как приманка, в белых брюках, в которых уехала из Гудауты.

Ей кричат: — Куда ты? — Куда? — Стой! Пули вокруг: фьють, фьють! Она всё равно бежит. Подбежала к раненому.

Как увидела рану, ей плохо стало. Клокочет мясо на груди, всё вырвано. А у самой в её бесформенной сумочке кроме новокаина ничего нет. Нечем обезболивать. Хватает шприц, а укола сделать не может. Не получается. Но вот воткнула иглу. Обколола новокаином, блокаду сделала. Перевязала.

Раненый — кучерявый абхаз из Кутола:

— Сестра! Что со мной?

— Да ранка! Пустяки, — а у самой на глаза слёзы наворачиваются.

— Сестра, у меня дочь. Ей восемь лет. Мне надо жить…

— Надо-надо…

«У меня у самой восьмилетняя…»

— Сестра… Меня Гиви зовут…

Смотрит: раненого никуда не денешь, не отправишь, кругом перестрелка продолжается. Дотемна прятались, пока его не вынесли и не отправили в госпиталь.

Теперь Наташу преследовал запах крови. Ребята принесли водку, чтобы отмыть кровь. Отмыли, но запах остался. С детства не терпела запаха духов, никогда не пользовалась ими, а тут вылила целый флакон. И они не помогли.

Всё делала, чтобы только не чувствовать этого запаха. А он не оставлял её.

После первого раненого был второй, потом третий… Кровь, кровь…

Иной раз приходили мысли: «Не уехать ли в Гудауту?» Но останавливало: «Ты что?! А что скажешь ребятам? Что — брату? Маме? Струсила? Бросила тех, кому тяжело?» И, проплакав ночь, оставалась.

А потом втянулась: привыкла к запаху крови, знала каждого из солдат — если так можно было назвать эту разноговорящую команду — и всегда была готова прийти на помощь раненому, больному. С огорчением смотрела на девчонок, которые приходили к ней в помощницы, охали: «Ой, как у вас неуютно!» — и бесследно исчезали.

2

Неделю-другую Наташа пробыла одна. Как-то поехала за медикаментами в эвакопункт, который находился в Эшере в санатории.

Её там спросили:

— Ну, как? Наташа: — Сложно. Рота шестьдесят-семьдесят человек. Раненые прибывают, убывают. Я каждый день должна обойти ребят. Кому-то из медсестёр надо на месте находиться, а кому-то и обходить. Помощь оказывать. Это же не только тогда, когда ранят. Простуды очень много…

Ей говорят:

— Вот есть Лиана.

Наташа посмотрела на Лиану: маленькая, щупленькая. Тростинка. Она и сама некрупная, а эта — вообще ребёнок.

Не знает, что сказать.

А Лиана:

— Ой, я с ней поеду! Я с ней поеду…

Уговорила Наташу.

Наташа вскоре поняла, что не ошиблась и нашла настоящую помощницу и подругу.

Лиана попала на фронт как кур во щи. В тот день, 14 августа, была на работе. Работала заведующей общим отделом в горсовете в Новом Афоне. Во время перерыва сердцем почувствовала что-то неладное. Побежала домой на перерыв. Она жила на турбазе. Поставила на плиту разогреть обед, включила телевизор и в это время услышала сообщение о нападении.

У неё в декабре умерла мама, и на видном месте в коридоре висела чёрная косынка. Та попалась ей на глаза, она машинально надела её, побежала в горсовет. Пока бежала, косынку потеряла. Прибежала, сообщила жуткую новость.

Через некоторое время приехал знакомый художник. Он говорит: «Лиана! Давай передадим на радио. У меня есть номера телефонов радио «Свобода», «Голос Америки», «Би-би-си». Они побежали на почту. Художник сделал маленькую запись. Но когда начал говорить, стал заикаться. Лиане пришлось самой передавать по телефону.

В ту пору в Афоне много отдыхало. Начался переполох. Лиану, как заведующую общим отделом, поставили заниматься эвакуацией. На площади перед Новым Афоном собирали отдыхающих и отправляли кого автобусом, кого морем.

Вскоре появились первые ребята с позиций, а Лиана рвалась к ним и возмущалась: «Ну почему же у меня нет ни пистолета, ни автомата, и меня ни один из них не забрал!» Ночью, в два часа, в три часа приезжали. Лиана постоянно дежурила в горсовете, ей даже туда поесть приносили, и она встречала ребят. Они заскакивали, чай пили. Чем больше рассказывали, тем больше ей хотелось быть рядом.

Душа рвалась на передовую.

Дней через десять эвакуация закончилась.

Как-то утром Лиана сказала соседке:

— Я поеду в Эшеры на позиции.

Соседка:

— Ты не сможешь. Там очень страшно.

— А я попробую. Если вечером не вернусь — значит, я уехала.

В тот день привезли много раненых в больницу. А горсовет и больница находились рядом. Лиана пошла в больницу, решила испытать себя: сможет ли видеть раненых? Зашла в перевязочную. Увидела не кровь, не отрезанную руку, ногу, а в простыню завёрнутые куски тел. Непонятное что-то. От ужаса ей стало плохо, помутилось в голове, но она взяла себя в руки. Помогла собранные в простыни части тел погрузить в «скорую», которая везла останки в гудаутскую больницу.

Надо сначала определить, кто это, а потом — в морг.

Доехала на «скорой» до турбазы, дома собрала вещи и успела на эту же «скорую», которая возвращалась в Эшеры.

Провожать её было некому, у неё ни мужа, ни отца, ни матери, поэтому она только закрыла дверь на ключ и отдала его соседке: