Лесная легенда - Александр Бушков Страница 8

Боже упаси, я не хочу сказать, будто он подлец. В общем и целом, неплохой был парень. Просто-напросто так уж устроена наша жизнь: очень многие мужики на его месте выбирают именно такую линию поведения: знать ничего не знаю, я тут ни при чем, мало ли от кого ребенок, жениться на первой попавшейся не намерен. И точка. Мало ли примеров?

Замполит оказался в сложном положении. В суд идти, уже ясно, никто не намерен. Письменную жалобу эта баба подавать отказалась. Изнасилования не было. Девчонка совершеннолетняя. Нет никакой официальной основы хотя бы для того, чтобы назначить партсобрание и вынести капитану взыскание, с занесением либо без такового. Командиру полка он, разумеется, обязан доложить, но и тот окажется в столь же пиковом положении. Капитан на хорошем счету, официальным порядком сделать что-либо невозможно. Что остается? Ну, грохнет комполка кулаком по столу, наорет на проштрафившегося матом — комполка у нас старый кавалерист, в Красной Армии с девятнадцатого года, может запустить так витиевато и смачно, что одесские биндюжники позавидуют… И все. Нет никакой возможности ограничить пребывание капитана за пределами части — в городке расположился штаб дивизии, капитан то и дело туда отправляется по служебным надобностям, мало ли по какой причине может задержаться, конвой к нему не приставишь, нет законного основания. Так что есть все возможности и дальше очаровывать женский пол… Наконец, где гарантии, что и в самом деле все было именно так, как излагала баба? Может, девка и в самом деле гуляла направо и налево, по всем азимутам? Установить это в данный момент невозможно, поскольку в суд никто не намерен обращаться, а проводить своими силами расследование опять-таки нет ни законных оснований, ни формального повода. Тупик. Если снова вспомнить классику — хоть ты лоб себе разбей, а не выбьешь двух рублей…

Замполит прочитал капитану долгую нотацию — как сам потом признавался, уж безусловно без всякой надежды на то, что она возымеет хоть какое-то действие. Должен же он был хоть что-то предпринять? Капитан выслушал смирнехонько, с видом оскорбленной невинности, получив разрешение идти, удалился. Замполит после некоторых раздумий все же доложил командиру полка. Комполка, как и было предсказано, вызвал капитана и (в форточку слышал) покрыл его ядреным матом. Тем дело и кончилось, баба больше не появлялась, повесток из народного суда не приходило, через несколько дней даже самые мои завзятые сплетницы перестали об этой истории вспоминать — всем наскучило. А тут вдобавок один ухарь из второго эскадрона, будучи в увольнении, перекушал самогонки, увидел привязанную неплохую лошадь, запряженную в дрожки, отвязал, выпряг и поехал гарцевать под окнами своей симпатии, да вдобавок подрался с явившимися по его душу милиционерами и был усмирен только комендантским патрулем. Дрожки были районного прокурора, тот разобиделся, поднялся шум до небес, и новая, выражаясь современным языком, сенсация все прежние заслонила. Про капитана и думать забыли.

Примерно через неделю все и случилось…

Бывшие уланские казармы, как я уже говорил, располагались в полутора километрах от городка, метрах в трехстах от большой дороги — ну конечно, немощенной на протяжении этих трехсот метров, от шляха и до ворот, по обе стороны росли старые тополя, чуть ли не вековые. Раньше, я слышал, на месте казарм стояло панское имение, но его дотла сожгли то ли в первую мировую, то ли в гражданскую, и хозяин куда-то подевался. Только аллея и осталась.

Нужно еще, я думаю, кратко обрисовать обстановку. И бандеровцы, и аковцы там похаживали. Но серьезной угрозы не представляли, в отличие от других районов. Тамошние леса никак нельзя назвать чащобами, скорее уж редколесье, где легко пройдет и пехотинец, и кавалерист. Буквально через неделю после того, как нас туда перебросили, несколько эскадронов смершевцы привлекали на войсковую операцию, устроили масштабное прочесывание с неплохими результатами. Вообще, в районе, где размещена кавалерийская дивизия, особенно не нашкодишь: попробуй, если что, уйти на своих двоих от всадников… Так что враждебные элементы существовали в основном в виде подполья. Иногда выходили на дороги подальше от города, случилось несколько убийств совработников, милиционеров, обстреливали одиночные машины. Нападений на расположения войск пока что не было, но ожидать следовало всего: могли подобраться в темноте, бросить парочку гранат, не с намерением нанести серьезный ущерб, просто по своей поганой натуре напакостить, чем могут. Поэтому под ружьем всегда держали усиленный караул, с заседланными лошадьми.

И вот, однажды вечером… Еще не стемнело, но уже смеркалось. Часовой у ворот услышал выстрелы на аллее, моментально определил, что палят из пистолета, совсем недалеко. Согласно инструкции, выстрелил в воздух, караул подняли моментально, послали в ту сторону. Я с ними потом, учитывая случившееся, говорил со всеми.

Наши успели отъехать от ворот метров на полсотни, когда увидели, что им навстречу бежит человек, да как бежит… Сержант сказал: «Будто за ним черти гонятся». Они хотели было действовать по уставу: «Стой! Кто идет, стрелять буду!» — но быстро определили, что это наш офицер, а там и узнали капитана. У них на глазах он полетел кубарем — шашка меж ног попала — но тут же вскочил с невероятным проворством, кинулся прямо на них, двое едва разъехаться успели. Ну, у них была своя задача, и они поехали дальше. Метрах в ста пятидесяти, посреди аллеи, лежал капитанов гнедой, весь в крови, издырявленный пулями. Еще дергался, пытался поднять голову, но сразу было видно, что с ним кончено. Пришлось дострелить…

Сгоряча им дело показалось ясным: какая-то вражина подкралась сумеречной порой и обстреляла капитана из-за деревьев. Тут как раз подскакали на подмогу еще конные, все вместе они прочесали окрестности, конные рванули в обе стороны по шляху, но никого не нашли.

Тем временем оставшиеся на территории уже сообразили: что-то тут не то. Капитан, простоволосый, с пистолетом в руке, проскочил в ворота и кинулся бежать, полное впечатление, куда глаза глядят. По отзывам одного из очевидцев, «трусы на фронте так не драпали». Его перехватили, остановили, окончательно убедились, что с ним плохо: стучит зубами, трясется, вскрикивает что-то, пистолет зажал так, что едва разжали пальцы. Натуральнейшее шоковое состояние. На фронте с подобным многим сталкиваться приходилось, поэтому отреагировали привычно: стали успокаивать, уговаривать, помаленьку притих, перестал вырываться и никуда больше не бежал. Недолго думая, повели его в лазарет, послали за мной, по дороге кратенько объяснили, что случилось.

Я не психиатр, я хирург. Самая востребованная на фронте медицинская специальность. Штатных психиатров на войне не было. Потому что в этом не имелось особой нужды. Война имеет свою специфику и в том, что касается болезней. Вот, например, практически не встречалось случаев аппендицита. Почти не было простуд — при том что сплошь и рядом люди были в условиях, благоприятнейших для развития простуды, на гражданке человек давно бы слег с простудой, а то и пневмонией, или по крайней мере мучился бы насморком, выражаясь попросту, бил бы соплю оземь. А на фронте как-то обходилось, словно организм давал себе команду: «Отставить, не время!»

Точно так же обстояло и с душевными болезнями. Психические расстройства, вплоть до сумасшествия, случались, но не в таких размерах, чтобы держать в медсанбатах штатных психиатров. Обходились, как говорится, своими силами. Был один интересный случай, не у нас. Офицерик в мелком чине, по-моему, старший лейтенант, вдруг в одночасье, выражаясь вульгарно, подвинулся умом. И стал уверять старших по званию, что он — личный уполномоченный Верховного Главнокомандующего, будет сейчас говорить с товарищем Сталиным но прямой линии, а потому приказывает всем покинуть блиндаж. И, знаете, такова оказалась сила убеждения, что офицеры, все выше его по званию и по положению, вышли из блиндажа, чтобы не мешать секретному разговору.