Три момента взрыва - Чайна Мьевилль Страница 66

Пыль сказала: это нас уже заждались.

Тогда я огляделся еще раз и увидел наших товарищей: нависший над нами угол здания, рощу деревьев, затонувший металл, воду, изуродованный мусорный контейнер, почву, водяные испарения в небе. Единство места и участников встречи.

Мы открыли дискуссию.

Мне никогда не случалось смотреть вниз с альпийских вершин, но зато в тот раз я стоял на дне воздушного ущелья и смотрел вверх, и город был как бы прорезан им. Если ты, как и я, хочешь, чтобы в жизни были крайности, была любовь, были другие, были прорывы во времени, то как можно отказываться от ненависти?

В разрушительных междоусобицах левых мы – пыль и ее товарищи – агитируем, где только можем. О, ты еще не видела полемики, идущей внутри крошащихся стен. Точнее, видела, но не знала, что именно ты видишь.

А хочешь взглянуть? Правда, должен сказать, что у тебя может не оказаться выбора. В чем я глубоко раскаиваюсь.

Когда пыль ринулась в мой организм в первый раз, это был лишь первый визит, и он не пошел дальше порога. Можно сказать, что в тот раз пыль демонстрировала свои политические взгляды. Обычно она действует посмертно, когда разложение и иссушение плоти пройдут своим чередом, и тогда пыль записывает в добровольцы пыль, но в моем случае обращение было стремительным и неразборчивым в средствах.

Ну а мы уже записали пыль в свою ячейку нашей партии.

Ненависть ненависти рознь. Я наблюдаю с любовью, но меня научили ненавидеть так, как ненавидит пыль. История всей существующей сути – это борьба внутри материи. Богатство общества измеряется нагромождением камней. Вдохни меня, говорит мне пыль. И я предоставляю ей свои дыхательные пути, и с каждым днем дышу все меньше.

Это не скоростной путь к смерти. То есть, конечно, это он и есть, только этот вводящий в заблуждение термин разрывает мне душу, потому что это есть не что иное, как зависть к предметам. Конечно, я завидую предметам. Многие люди завидуют, но они в основном делают это неправильно, ведь они завидуют спокойствию вещного мира. А в вещах нет никакого спокойствия.

И если я слежу за тобой, когда могу, – а ты была бы поражена, узнав, как я это делаю, – то это не бесцеремонность с моей стороны, а любовь: я солидарен с тобой, и с А., и с С., я поддерживаю вас во всем, что вы делаете, восхищаюсь вашим терпением и трудом. Вашими интервенциями, как мы говорили однажды. Никакого противоречия в них нет, говорили мы тогда. Все это проявления одной и той же борьбы, только на разных уровнях.

Не знаю, смогу ли я еще вынести животный ритм.

Почва – она как дух, который никогда не возвращается, потому что никуда не уходит, который действует через трещины на каменной пленке земли.

Мне столько раз хотелось заговорить с тобой. Помнишь, когда стояла жара и асфальт перед твоим домом размяк, а прилипший к нему мусор удивительно походил на письмена? Но я не хотел, чтобы тебя заметили. Хотя мне непереносимо видеть твое горе и всех, кто тоже думает, что меня нет. Но разубеждать вас в этом было бы верхом эгоизма с моей стороны, а все из-за того, что бывает, когда бездна видит, как кто-то заглядывает в нее. Так что это мой способ попросить у тебя прощения.

Я скучаю по возможности дышать. Мне не хватает товарищей из плоти и крови, хотелось бы, чтобы они были рядом со мной в этой медленной борьбе.

Так что, может быть, я еще вернусь и в буквальном смысле вытряхну пыль из своих ботинок. Хотя, по правде говоря, вряд ли это случится, а, как думаешь?

Теперь, когда я написал тебе это письмо чернилами из химических веществ, добытых под землей, буквально кровью своих товарищей по борьбе, я не знаю, сможешь ли ты мне ответить.

Я не знаю, хочу ли я, чтобы ты убедила меня вернуться – при условии, конечно, что обратный путь все еще открыт для меня, – или это я сам пытаюсь уговорить тебя присоединиться ко мне.

Или, если я оставил тебе хоть какой-то выбор, то я, наоборот, говорю тебе, не ходи со мной в пикет на заструги, не совершай этот победный эволюционный скачок, не возбуждай ползучесть грунта.

Может быть, я рекрутирую тебя в пыль.