Скрипка - Энн Райс Страница 49

Отвратительные ужасные вещи, как, например:когда она сидела в туалете и ждала, пока опорожнится кишечник, то всегдадержала дверь нараспашку и любила, чтобы мы крутились тут же. А она нам читала,широко расставив ноги, так что были видны волосы на лобке и белые бедра.Розалинда тогда всякий раз говорила: «Мама, запах, запах», пока продолжаласьэта дефекация, а мама с журналом «Ридерз Дайджест» в одной руке и сигаретой вдругой, наша красавица мама с высоким выпуклым лбом и огромными карими глазами,смеялась над Розалиндой, стремившейся удрать, а после наша мама читала нам ещеодну смешную историю из журнала и мы все дружно смеялись.

Всю свою жизнь я знала, что у людей естьизлюбленные привычки, связанные с посещением туалета, – например, чтобывсе двери были заперты и никого не было рядом; или чтобы в этой маленькойкомнате не было окон; а некоторые, вроде мамы, любили, чтобы было с кемпоговорить. Отчего это? Не знаю. Если бы только можно было добраться до нее, ябыла бы согласна на любое неприглядное зрелище. В каком бы состоянии она нинаходилась, она всегда производила впечатление чистой и теплой: белая гладкаякожа, блестящие волосы, в которые я любила запускать пальцы. Возможно,мерзость, собиравшаяся вокруг, могла как-то очернить ее, но только неиспортить.

Я подобралась к двери. В ее спальне,принадлежащей теперь мне, стояла лишь железная кровать с голыми пружинами подполосатым матрасом. Время от времени она расстилала сверху тонкое белоепокрывало, но чаще всего только простыню и одеяло.

Наша тогдашняя жизненная норма – большиетолстые белые кофейные кружки с вечно сколотыми краями, обтрепанные полотенца,дырявые ботинки, зеленый налет на зубах. Однажды отец спросил: «Вы что, никогдане чистите зубы?»

Иногда в доме ненадолго появлялась зубнаящетка, порой даже две или три, и немного порошка в придачу, и мы все дружночистили зубы, но потом что-то падало на пол, или терялось, или просто исчезало– и жизнь мерно катилась дальше в густом сером облаке. Мама мыла мне руки вкухонной раковине, как это делала до нее наша бабушка, пока была жива.

Год тысяча девятьсот сорок седьмой…

Год тысяча девятьсот сорок восьмой…

Мы выносили простыни во двор в большойплетеной корзине; руки матери вспухли от того, что она выжимала белье. Мненравилось играть со стиральной доской в лохани. Мы развешивали простыни налеску, и я держала край ткани, чтобы он не попал в грязь. Мне нравилось бегатьмежду чистых простыней.

Однажды, незадолго до смерти, – заметьте,я перескакиваю вперед на семь лет – мать сказала мне, что видела во дворестранное существо в простынях на двух маленьких черных ножках; она намекала надьявольское отродье, и глаза ее широко раскрылись от ужаса. Я знала, что онасходит с ума. Я знала, что она скоро умрет. Так и вышло.

Но это было задолго до того, как я подумала,что она может умереть, хотя нашей бабушки к тому времени уже не было на свете.В восемь лет я считала, что люди возвращаются, потому смерть не породила во мнеглубокого страха. Этот страх во мне вызывала она, а еще отец, отправлявшийся наночную работу – он развозил на мотоцикле телеграммы, отсидев положенные часы напочте, или сортировал письма в Американском банке. Я никогда толком не знала,чем именно он занимается после рабочего дня, знала только, что у него дела, чтоон на двух работах, а по воскресеньям вместе с другими прихожанами обходит домабедняков. Я хорошо запомнила это, потому что однажды он забрал мои цветныекарандаши – мою единственную коробочку! – и подарил ее какому-то «бедному»ребенку, и так горько во мне разочаровался из-за проявленного эгоизма, чтопрезрительно фыркнул, повернулся и ушел из дома.

А где мне было взять еще карандашей в томмире? Далеко-далеко, за каменным пустырем усталости и лени, в грошовойлавчонке, куда я, возможно никого не сумею затащить в ближайшие несколько лет,чтобы купить другие карандаши!

Но отца в доме не было. Горелка служилаединственным источником света. Я остановилась в дверях материнской спальни. Явидела горелку. А рядом еще что-то – белое, неясное, блестящее. Я знала, чтоэто, но не понимала, почему оно блестит.

Я шагнула в комнату; теплый воздух никуда нерассеивался за закрытой дверью и фрамугой, на кровати слева от меня, головой кстене, лежала она; кровать стояла там же, где теперь, только она была старая,железная, провисшая и скрипела, а если спрятаться под ней, то можно былоразглядеть такие клубы пыли в пружинах, что глаз не оторвать.

Она приподняла голову, ее волосы, пока неостриженные и не проданные, рассыпались длинными темными прядями по голойспине; ее сотрясал кашель, в свете горелки виднелись толстые, как веревки, венына ногах и розовые штаны на маленькой заднице.

Что там такое лежит у горелки в такой опаснойблизости? О Господи, оно сейчас займется пламенем, как ножки стула,обуглившиеся дочерна, когда кто-то придвигал его поближе к огню и забывал обэтом. В комнате стоял запах газа, пламя горело ярко-оранжевое, и я в ужасеприжалась к двери.

Теперь мне было все равно, разозлится ли оназа то, что я спустилась, или нет; если бы она велела мне возвращаться к себе, явсе равно бы никуда не пошла – не смогла бы уйти, не смогла бы даже шевельнуться.

Что же там такое блестит? Это оказаласьпрокладка из мягкого белого хлопкового волокна, называемая «Котекс», которыеона носила в штанах, закалывая английской булавкой, когда у нее шла кровь;прокладка была защемлена в середине и, конечно, темная от крови. И все жеоткуда этот блеск?

Я стояла в изголовье кровати и увиделакраешком глаза, как мать приподнялась в кровати. Кашель ее теперь так донимал,что ей пришлось сесть.

– Включи свет, – пьяным голосомвелела она. – Задерни шторы, Триана, и включи свет.

– Вон там, – сказала я, – вонтам.

Я подошла ближе, указывая на хлопковуюпрокладку «Котекс», сморщенную в середине и пропитанную кровью. Она кишеламуравьями! Вот почему она блестела!

«О Боже, взгляни на это, мама! Муравьи,сплошные муравьи, повсюду муравьи! Ты же знаешь, как эти крошечные неистребимыетвари налетают на тарелку, оставленную у двери, и сжирают все дочиста!»

– Мама, смотри, прокладка в муравьях!

Если Катринка это увидит, если Катринкаподползет и найдет что-то вроде этого, если увидит кто-то другой… Я подходилавсе ближе и ближе.

– Взгляни, – обратилась я к матери.