Три момента взрыва - Чайна Мьевилль Страница 47

Утром я устроила Чарльзу Б. сессию с пустым креслом, чтобы он мог поговорить со своим отсутствующим отцом. Обычно я стараюсь планировать такие вещи на вечер – ведь они нелегки эмоционально как для меня, так и для пациента, – но на этот раз выбора не было.

Получилось особенно тяжело, потому что я не отдохнула ночью. Накануне допоздна работала. Со мной часто так бывает. Когда я закончила, было уже за полночь, и я долго шла домой, сначала мимо ярко освещенных баров, потом по темным улицам спальных районов, под холодным дождем. Куртку, перчатки и джинсы я скинула, едва переступив порог своей квартиры, и сразу встала под очень горячий душ – моя душевая головка не признает общего для Нью-Йорка правила экономии воды, – а потом завалилась спать. Но уснуть не удалось – я была слишком на взводе. Поэтому я почти тут же встала. Пару раз подтянулась на перекладине в кухне и, окончательно сдаваясь, сделала себе кофе. Проблемы со сном – обычное для меня дело, особенно когда я занимаюсь новым проектом.

На указательном пальце правой руки сломался ноготь. Телесного цвета лак заметно облез. Надо наведаться к маникюрше в самое ближайшее время. Не могу позволить себе обломанные ногти, это непрофессионально. А пока я подпилила неровный край, заново нанесла лак и стала наблюдать рассвет.

На краю ногтя все равно осталась небольшая зазубрина. Утром, сидя у себя в клинике, я тыкала им в мякоть большого пальца, чтобы не заснуть и сосредоточиться. Я помогала Чарльзу задавать вопросы его отцу и давать на них ответы.

После обеденного перерыва пришла Сара У. Это был всего лишь второй ее визит ко мне, но суть дела уже становилась ясна. Ей еще нет и тридцати, но она уже изнемогает под грузом тревоги. Она пока не готова это признать, но ей необходимо расстаться с мужем, да она и сама этого хочет. Хотя корень ее проблем не в нем: их она унаследовала от своих родителей.

После нее был Брайан Г., игрозависимый. Потом ненадолго заскочила Элла П., я не видела ее уже несколько недель, но она явно идет на поправку. Я сохраню все материалы по ней, и, надеюсь, она еще будет заходить ко мне время от времени – мне важно наблюдать моих пациентов в долговременной перспективе, – однако сейчас она во мне уже не нуждается.

Последняя дневная сессия была с Анной-Лизой.

Меня зовут Дана Сахофф. Мне тридцать восемь лет, и у меня скоро годовщина – десять лет в профессии. Ровно столько я практикую здесь, в Бруклине.

Моя клиника находится в Форт-Грин. Она небольшая, тихая и светлая, с прямым выходом на улицу, что особенно ценят пациенты. Я немало потрудилась, чтобы достичь в своем кабинете правильного сочетания домашнего уюта и безличности – теплые тона интерьера, милые, но не запоминающиеся картины на стенах, все в таком духе. В приемной разложены номера «Харперс» и «Ин-Стайл», на стенах – черно-белые фото каруселей на Кони-Айленд. И фигурка голубя с сигаретой, которую я купила на блошином рынке здесь же, в Бруклине: пусть пациенты знают, что тут есть место юмору.

Не меньше меня заботит и то, какое впечатление на людей произвожу я сама. Я слежу за модой, ношу квадратные очки в пластиковой толстой оправе – клянусь, я впервые надела их задолго до того, как они стали частью хипстерской униформы, – волосы свободно закалываю наверх. Не сюси-пуси, но и не мегера, не то чтобы секси, но и не монашка. Если бы H&M выпустили капсульную коллекцию такого плана, все психотерапевты тут же выстроились бы к ним в очередь. А нас в Нью-Йорке немало, и мы составляем изрядную долю в общем объеме рынка.

Еще у меня есть две небольшие татуировки, которые я никогда не показываю пациентам.

Я поступала в Йель на доврачебную помощь, но магистерский диплом и докторскую степень защищала уже по теории психологии. Я собиралась заниматься наукой, даже опубликовала парочку статей, но когда из чистого любопытства решила пройти курс практической психотерапии, то сразу поняла – это и есть мое призвание. Моя нынешняя специальность – мании, зависимости, посттравматические состояния, нарушения привязанностей.

Вот уже несколько лет я пытаюсь превратить мою диссертацию в книгу, хотя Элиот, мой психотерапевт, считает, что я так занята не-писанием, что у меня действительно не остается времени ее писать.

– Я не обвиняю тебя в бездельничанье, – сказал он мне недавно. – Не-писание – это тоже своего рода дело, и оно отнимает у тебя уйму времени и сил. Не меньше, чем отнимало бы письмо. Думаешь, стоит так вкладываться в то, чтобы ничего не писать?

Он, конечно, прав, но дело в том, что все не так просто. Я действительно вкладываюсь, но не в то, о чем он думает. Кроме того, в последнее время моя книга вдохновляет меня все больше и больше, и это признает даже Элиот. Я собираю и анализирую случаи своих пациентов. Мне нравится придумывать им псевдонимы, вроде «Человека-волка» у Фрейда. В моих записях Анна-Лиза Фобель значится как АФ, но мысленно я называю ее Агонизирующей Филологиней.

Это была моя восьмая сессия с Анной-Лизой. Обычно, если к пятой встрече у меня не складывается достаточно четкой картины того, что происходит с пациентом, я рекомендую ему посетить другого терапевта. С Анной-Лизой все было ясно.

В тот раз она не была ни взвинчена, ни даже особо возбуждена, как мне иногда доводилось видеть ее раньше. Наоборот, она была совершенно невыразительна. Я задавала вопросы, она на них отвечала – коротко, незаинтересованно, как будто по обязанности. Это меня встревожило, но не удивило: некоторое время назад мне стало совершенно очевидно, что в ее самочувствии наметился прогресс, и я предложила ей встречаться чаще одного раза в неделю.

– С деньгами как-нибудь потом разберемся, – сказала я ей тогда в надежде, что она поймет намек и позволит мне провести с ней сессию-другую бесплатно.

Анне-Лизе сорок четыре года, она не замужем, но у нее много друзей – она обаятельна, общительна и при этом, втайне ото всех, до безумия тревожна. Она филолог и переводчик (я иногда вижу ее работы). Ее родители умерли несколько лет тому назад, через год один после другого, и оставили ей кучу незавершенных дел. Именно мать нанесла Анне-Лизе первичную травму, еще в детстве, – несмотря на свой пол девочка выполняла при матери роль «маленького мужа» (без всяких сексуальных обертонов). И потом много лет подряд воспроизводила ту же модель поведения во всех своих романтических и прочих отношениях, в которые она слишком вкладывалась психологически.

Она много работает. Анна-Лиза из тех, кого Афник именует «инвертированными нарциссами», хотя я лично предпочитаю термин «оккультные нарциссы» и в корне не согласна с теми, кто рассматривает это состояние как полный аналог скрытого нарциссизма: я, конечно, допускаю, что между ними есть некоторое родство, но не более. Она постоянно испытывает глубокую внутреннюю потребность проявлять о ком-либо заботу, продиктованную собственной жаждой похвалы и внимания, которые, однако, неизменно выбивают ее из колеи, когда она их получает. Ей присуща боязливая, ранимая преданность ребенка, с ранних лет приученного заботиться о других, что ему, быть может, и не по силам. Фантазии Анны-Лизы связаны с исчезновением. Любое мелкое происшествие для нее – катастрофа, что, конечно, только ухудшает дело. Заранее предполагая самое страшное, она мечется, пытаясь предотвратить это, избежать, но безуспешно.