Женщина-VAMP - Евгения Микулина Страница 46

Человеческое сердце – это просто мышца, которая качает кровь и гоняет ее по сосудам. Человеческая душа – это фикция, существование которой не доказано, сколько бы мистики ни твердили про пресловутый «двадцать один грамм», на который якобы отличается масса живого и мертвого тела. И это просто удивительно, как много мы, люди, придумали разных разностей про эту мышцу и про эту фикцию весом с шоколадную конфету. Сердце у нас «болит», «разбивается», мы чувствуем любовь «всем сердцем», мы страдаем «до глубины души», мы прославляем «душевное родство», наша душа «уходит в пятки» и «возносится на небеса». Мы используем все эти красивые слова, чтобы описать разные химические реакции своего тела на внешние раздражители, игру его гормонов, нервные импульсы, проносящиеся между нашим мозгом и нашей кожей.

Я разумный, практичный житель мегаполиса XXI века. Я всегда верил в материальность мира и в то, что человеческие чувства – это прежде всего физиологические реакции, и весь набор слов, которые их описывают, – продукт нашей цивилизованности. Набор мифов, которыми окружили себя люди, научившись мыслить и возжелав доказать, что отличаются от животных. И даже несмотря на мистику, которая окружила мою жизнь в последнее время, я в общем все равно верю в материальность мироздания. Потому что это не мистика, на самом деле – мои вампиры не сверхъестественные создания, они физические существа – просто другие. Более совершенные и сильные. Более хищные. Они стоят наверху пищевой цепочки. Но и они материальны.

Да, я все это знаю. И мысленно могу раз за разом повторять безупречные цепочки аргументов в пользу своих убеждений. Но когда я пытаюсь сформулировать для себя, что же со мной происходит, я все равно пользуюсь сентиментальными клише – красивыми словами, которыми люди испокон веков говорят о своих чувствах.

Я люблю Марину «всем сердцем» и отказываюсь признать, что это чувство – просто результат буйства гормонов. Люблю не только ее тело, будь оно хоть тысячу раз самым красивым в мире. Нет, я люблю ее «душу», потому что ее внутренний мир, ее личность – это не просто работа ее мозга, это что-то еще, нечто большее, и, возможно, это нечто весит как раз двадцать один грамм.

И мое сердце БОЛИТ, и на душе у меня камнем лежит сознание того, что она не любит меня так же сильно и безусловно, как я ее.

Она не хочет быть со мной всегда. Я не нужен ей навсегда.

О да, она говорит о том, что ей дорога моя человеческая жизнь – моя человеческая природа. Она заботится обо мне. Она ограждает меня от того, что считает страшной судьбой, богопротивным превращением в живой труп… Марина считает, что стать таким, как она, – это слишком большая цена, которую я могу заплатить за возможность быть с ней вечно. Что смерть лучше, чем ее жизнь. И она права, наверное, – что я об этом знаю, в конце концов? Наверняка она права. Только мне от этого не легче.

В тот вечер, когда мы вернулись с похорон и я попросил ее обратить меня, она отказалась. Она даже не стала подробно объяснять мне причин своего отказа. Сделала вид, что я не пойму. Конечно, я ведь всего лишь человек – где мне ее понять.

Если поднять этот разговор снова, она скажет, что хочет сохранить мне жизнь. Но я не буду этого делать. Потому что за ее заботливыми словами я услышу другое… Я услышу правду: вечность – это слишком долго. Я не нужен ей так надолго.

Я не могу попросить ее выйти за меня замуж – это слишком самонадеянно с моей стороны. Не могу попросить ее стать моей… Я сделал то, что возможно в моей ситуации – в ситуации, когда слабому что-то нужно от сильного. Я попросил ее сделать меня… своим.

А она мне отказала.

Я могу тысячу раз сказать себе, что она действует исходя из моего блага. Но чувствую я только одно… Я чувствую, что она меня отвергла.

Я и представить себе не мог, как это больно. Это фантомная боль – в моем теле нет органа, который мог бы болеть от разочарования, от чувства отверженности и ненужности. Но я чувствую эту боль в своем сердце. Там же, где живет моя любовь к ней. И эта боль, так же как и любовь, теперь всегда со мной – каждую секунду моей жизни.

Иногда от этой фантомной боли хочется кричать. Хочется бить кулаком в стену. Хочется свернуться комочком на полу и тихо скулить, как брошенная собака, которой я себя ощущаю. И мне самому странно, что я не делаю ничего подобного. Но нет – как и положено нормальному человеку, я прекрасно иду по жизни, «держа лицо».

Я хожу на работу и благополучно справляюсь со своими обязанностями. Придумываю съемки, выбираю обложки, проверяю макеты, сижу на редколлегиях. Улыбаюсь. Хожу обедать. Встречаюсь с друзьями и родственниками. Смотрю кино.

Я провожу наедине с Мариной каждую минуту, которую нам удается урвать. И я счастлив – естественно, ведь она со мной.

Я счастливее любого смертного. И одновременно несчастнее. Она со мной, и она меня любит – как может. Любит сильно и глубоко. Но… не бесконечно. Наверное, это часть ее природы. Возможно, это свойство всех вампиров – они не могут отдать себя целиком. Не знают абсолютного чувства. Потому что у них нет живого сердца?

Почему я все время думаю про эту сентиментальную чушь о душе и сердце?

Рабочий день сегодня складывается очень нервно. С утра я скандалил с производственным отделом – пришел сигнальный экземпляр очередного номера, и я обнаружил в нем явный брак: одна из съемок, четыре портрета каких-то там «главных холостяков страны», оказалась запорота. Они и так-то не красавцы, эти пузатенькие бизнесмены, а тут у них еще оказались все лица серые – не завидные холостяки, а зомби какие-то. Производственники откровенно налажали со сканированием и наврали мне с три короба, что якобы проблема была в слайдах, которые мы им предоставили. Я поднял оригиналы, и конечно же с ними все в порядке – это просто небрежность сканирования. И дернул же меня черт не посмотреть эти именно цветопробы – их подписывал вместо меня старший дизайнер Паша, которого я решил «воспитывать ответственностью» и посылать иногда вместо себя в производственный отдел. Ну чтобы он чувствовал, что начальство ему доверяет, и профессионально рос. А этот идиот подписал плохие цветопробы. А я – тоже идиот – его не проконтролировал… Конечно, ничто не предвещало беды. Но я не должен был расслабляться. Потому что теперь к моему справедливому гневу на сканировщиков неизбежно примешивается досада на себя – за то, что пустил дело на самотек.