Не/много магии - Александра Давыдова Страница 35

Первая часть плана удалась на ура.

Они бродили вокруг дома где-то до четырех вечера, потом Игорь решил прогуляться на пустырь и вернуться — кругом стало уже совсем темно.

Когда дошли до пустыря, щенок сначала терся о ноги мальчика, а потом стал бегать кругами. Игорь раздумывал, не найти ли какую-нибудь палку и не кинуть ли ему… Но уже было слишком темно.

В том-то и дело. Слишком.

Много лет подряд Игорь не спал ночами, размышляя, что именно тогда произошло: щенок испугался, или услышал чужих собак, или пресловутый голос предков… Он коротко тявкнул и убежал в темноту. Игорь бежал следом, звал его — «хаски, хаски!» — даже имени так и не успел придумать. В итоге бродил по пустырю до ночи, отец его искал, нашел, привел домой и отшлепал.

Но… Игорь точно знал, что если бы было светло, он бы сумел догнать щенка.

А так темнота украла у него несостоявшегося друга, и Игорь стал ее ненавидеть. Сперва ненавидеть, а потом бояться.

Ведь как назло, северного сияния в этот день над Хатангой не было

* * *

Новый год в финской деревне получался волшебным.

Огонь ворочался в камине, как теплый оранжевый кот, огромная наряженная елка во дворе переливалась бело-золотыми огоньками гирлянд, щелкали пробки от шампанского, с неба планировали редкие снежинки — на редкость правильной формы, как из учебника природоведения.

К двенадцати ночи высыпали во двор с бокалами. Зажигать бумажки с желаниями, топить их в шампанском и давясь, выпивать синхронно со сменой года — чтобы всё-всё исполнилось! Играть в снежки, лепить снеговика — кособокого и немного странного, с энергосберегающей лампочкой вместо носа и свернутыми конфетными обертками вместо пуговиц на несуществующем фраке. Вместо волос ему приспособили бенгальские огни.

Когда все закричали «ура» и стали чокаться, Игорь вдруг встрепенулся, бросил поджигать снеговиковую шевелюру и ткнул пальцем в небо:

— Смотрите!

Они ничего не видели, пока Игорь не вырубил елочную иллюминацию и свет во всем доме. Зато когда увидели — ахнули.

Над горизонтом развевалась желто-белая, с полосами зеленого светлячкового огня, вуаль. Редкие снежинки, летящие с неба, искрились и переливались всеми цветами радуги, отражая северное сияние.

— Класс… — только и мог выдохнуть кто-то.

— Красотища-то какая!

— Обидно, и почему у нас такого не бывает, ведь совсем близко?..

— Бывает, — Игорь улыбался. — Еще Ломоносов писал: «Северное сияние нарочито порядочно приметил я здесь в Санкт-Петербурге и сколько возможно было смерил…» Просто редко. И очень слабое. Почти никто не замечает.

Утром, когда все сонные, снежно-мокрые, зевающие и по-детски счастливые разбредались по комнатам, к нему подошла Таня — чернявая девушка со зрением «минус шесть» и лучшими оценками по физике на потоке.

— Теперь, кажется, даже я, — она постучала себя по узкой оправе очков, — понимаю, из-за чего тебя занесло на кафедру, где читают солнечно-земную.

— Угу, — Игорь рассеянно кивнул, пытаясь оттереть с дверного косяка свеженарисованного маленького белого полярного медведя.

* * *

— У долганских племен есть легенда. Однажды их бог — огромный морж, большой, как айсберг, старый, как многолетние снега, и белый, как шаман-звезда — решил выйти из моря, чтобы посмотреть, как живут его дети. Сначала он долго ворочался и примеривался, как бы встать и каким из ластов ступить на берег, но пока он мешкал, подкрался к нему сзади шкодливый крошка-тюлень и укусил за зад. Тогда морж — даром, что бог! — взревел, что было сил, и рванулся из моря на землю. И от его движения поднялась такая огромная волна, что пена ее долетела до самого небосвода — да там и осталась. Вот это и есть северное сияние, а по-долгански — ньаавэл таңнья, белая волна.

— Красиво, — Таня, покусывая ноготь, смотрела в окно. Автобус стоял на границе, за мутными оконными разводами перемигивались желто-красные огоньки машин. — А много ты еще про него легенд знаешь?

— Порядком, — Игорь улыбнулся. — У каждого племени есть своя. Те, кто живут ближе к полюсу, привыкли к сиянию, как к зубной щетке, и в основном рассказывают не о том, как оно выглядит, а о всяких побочных явлениях.

— Например?

— Зов предков. Когда человек сначала смотрит на небо и разговаривает сам с собой, а потом куда-то уходит. Если ему повезет не замерзнуть, не свалиться в расселину или прорубь, не переломать ноги о камни и не помереть от переохлаждения, очнувшись, он не помнит ничего. Долганы считают, что в это время души умерших говорят с живыми. А современная наука утверждает, что так на организм действует инфразвук, который сопровождает сильные магнитные бури.

— Брр.

— Соглашусь.

Тут автобус дернулся и наконец поехал.

* * *

Когда в восьмом классе учебник физики превратился в натуральный учебник по электричеству, Игорь сообщил всем друзьям, что нашел себе профессию. Инженер-технолог, на какой-нибудь крупной электростанции — чем не работа? Правда, задачки давались ему с величайшим трудом, стоять у доски и мямлить было пыткой, но он решил потерпеть. Игорь до сих пор винил темноту во всех бедах и не мог забыть ей детской обиды. Не мог забыть щенка. Это стало навязчивой идеей… манией, ради которой он готов был поступиться гуманитарным складом ума — в угоду «великой цели».

Но через пару лет он понял, что электричество — не предел, и если уж замахиваться на свет, то лучше северного сияния цели нет и быть не может. К тому же, словосочетания «солнечный ветер» и «магнитные бури» звучали гораздо интереснее, чем «цепи накаливания» и «сопротивление тока».

Весной перед поступлением в университет Игорь почти не спал — физика и математика поддавались ему со скрипом, будто эти науки были не из гранита, а из алмаза, как минимум. Блокноты для зарисовок и планшет пылились, задвинутые в дальний ящик секретера, а на экране мелькали формулы, формулы, формулы…. Родители хвалили за упорство и немного удивлялись тому, что лирик так внезапно превратился в физика.

Ему повезло — проходной балл оказался низким, и результатов тестирования хватало для поступления на теоретическую науку или астрономию. Тогда Игорь вздохнул с облегчением: он не знал, что сложности только начинаются.

* * *

— Игорь, боюсь вас разочаровывать, но… — Бойко постучал пальцами о край стола. Придвинул к себе бумаги. — В теоретическом плане ваша заявка на грант безупречна. Таких базовых знаний не демонстрирует никто из наших студентов. Однако с практическим воплощением идеи все не так радужно.

— Разве? Уж куда радужнее…

— Вы не поняли меня. Сам замах поражает воображение. Освещать города во время полярной ночи рукотворным северным сиянием — это могли придумать только вы. Представители фонда восхитятся, не сомневаюсь. Однако грант выделят кому-нибудь другому.