Князь вампиров - Джинн Калогридис Страница 32

"Театр смерти" давно бездействовал, покрываясь пылью и плесенью, но я не сомневалась, что именно на его "подмостках" нашему англичанину суждено было сыграть последний акт своей жизненной драмы. В щедрые посулы Влада я не верила.

Меня подмывало выбрать подходящее оружие и войти в узкую дверь, ведущую в спальню Влада (я безошибочно чувствовала, что он там). Нужно действовать, пока решимость полыхает во мне. И вдруг я почувствовала, что в соседнем помещении кто-то есть.

Я не сомневалась: это Элизабет. Но сколько я ни вслушивалась и ни вглядывалась, вокруг царила мертвая тишина и даже воздух оставался недвижим. Я посмотрела на трон Колосажателя, стоявший на специальном возвышении. К нему вели три ступени, украшенные золотыми буквами, которые складывались в старинный девиз Влада: "Justus et pius". Пусто. И все же я была уверена: Элизабет здесь, невидимая и неуловимая, как и я. Вот только любовь сильнее даже самой изощренной магии.

Мои же глаза были полны любви. Я медленно шла по "тронному залу", пока не коснулась границы, возведенной ее заклинанием. Только что я стояла подле ступеней, ведущих на возвышение, и не видела ничего, кроме пустого трона. Но достаточно было сделать еще один робкий шаг, как воздух задрожал и заклубился подобно облакам, подхваченным ураганом. Потом завеса поднялась, открыв Элизабет.

Напротив трона моя возлюбленная воздвигла алтарь, поставив друг на друга два блестящих куба из оникса. Пространство вокруг него она оградила защитным кругом, сквозь который я незаметно проникла и теперь созерцала тайный ритуал.

Облаченная в простую черную мантию и откинув свои золотистые волосы назад, Элизабет стояла перед алтарем, разведя поднятые руки наподобие буквы V. На самом алтаре была нарисована пентаграмма, а рядом располагались хорошо знакомые мне предметы: нож, чаша и свеча. Чуть правее лежало несколько черных локонов и мертвое, перепачканное кровью тельце ребенка.

Да это же мои волосы! И не только мои – Дунины тоже! Меня охватил ужас. Локоны лишь казались одинаковыми, но стоило присмотреться, и становилось понятно, что одна прядь иссиня-черная, а другая имеет рыжеватый оттенок. Какое же зловещее действо Элизабет намеревалась совершить против нас? И при чем тут мертвый ребенок?

Я терялась в догадках. Элизабет стояла лицом ко мне и нараспев произносила явно какое-то заклинание. Я напряженно вслушивалась в ее речь, но не поняла ни единого слова. Возможно, это был какой-то древний язык. Однако среди потока незнакомых слов я отчетливо услышала свое имя и имя моей горничной.

Я очень хотела разорвать круг, войти внутрь и потребовать у Элизабет объяснений. Но я до ужаса боялась непременно последовавшей бы вспышки гнева неумершей женщины, обладавшей могуществом, границ которого мне до сих пор обнаружить не удалось. И поэтому я замерла на месте, смотрела на происходящее и надеялась понять смысл ритуала, хотя и отдавала себе отчет в том, что все равно он останется скрыт от меня. И тем не менее что-то (а может, кто-то) побуждало меня стоять и смотреть.

А потом я увидела Его.

Элизабет произнесла последние слова и замерла. Она опустила руки, сложила их на груди и склонила голову, словно кающаяся грешница. За ее спиной, невидимый ею и недоступный другим органам чувств, высился великан...

Какими словами мне описать Его? Он был абсолютно черным, подобно густой тени, и в то же время не казался бестелесным. Я не видела черт Его лица, но у Него, несомненно, было лицо. И Он улыбался мне. Глаз Его я тоже не видела, хотя и смотрела в них.

Он улыбался, поскольку узнал меня. И в это мгновение я поняла, что всегда знала Его. Я не испытывала глупого страха, его не было вообще, ибо в Его глазах читались понимание, сострадание и истинная любовь. Настолько истинная, что она захватила меня и понесла, словно приливная волна, в бесконечную тьму, в бесконечный свет... в Его глаза. Мы с Ним одновременно были ничем и всем сущим, созиданием и разрушением, мышлением и полным отсутствием мыслей. Все, что было в мире, состояло из нас, и среди крупиц мироздания не находилось двух одинаковых. Я испытывала экстаз, не идущий ни в какое сравнение с желаниями и удовольствиями тела... Раздумывая об этом сейчас, могу со всей искренностью сказать: если смерть такова, я с радостью готова убить себя.

Все, о чем я написала, длилось не более мгновения. Должно быть, потом я упала в обморок, а когда очнулась, ни Элизабет, ни алтаря, ни удивительного существа уже не было. Неужели это и есть Владыка Мрака? Нет! Он – светлый ангел или высочайший белый маг. То, что мне было известно о Владыке Мрака, то, что я сумела подслушать во время их встреч с Владом, рождало в моей душе лишь безграничный страх. А это создание... это существо... от Него исходила только бесконечная доброта.

Естественно, все это – не более чем мои умозаключения. Очнувшись, я поспешила к себе, чтобы подробно описать случившееся, иначе время сотрет отдельные нюансы столь судьбоносной встречи. Элизабет еще не появлялась, и я очень боюсь увидеться с ней. Если только она узнала, что я находилась тогда в "тронном зале", мне не миновать новой вспышки ее гнева.

Но я все равно должна узнать, зачем она совершала этот ритуал. Если она вознамерилась меня предать и моя смерть предрешена, пусть конец наступит мгновенно. Это лучше, чем день за днем терзаться сомнениями.

* * *

19 мая

Она мертва! Мертва! Как такое возможно? Ведь бессмертного может убить только смертный!

У меня дрожит рука, того и гляди, перо выпадет из ослабевших пальцев. Если это случилось, значит, отныне и я не могу чувствовать себя в безопасности.

Сегодня, когда я шла к ее гробу, меня уже обуревали дурные предчувствия. Три дня назад утром Дуня чувствовала себя более или менее сытой, но ей очень хотелось спать. Выбравшись из кровати Элизабет, она побрела в людскую, где улеглась в свой гробик и со слабым стуком закрыла крышку.

Когда вампиры после долгого голодания наконец насыщаются, они вполне могут проспать целые сутки и даже больше, после чего встают бодрыми и отдохнувшими. Со мной так часто бывало. Поэтому, когда шестнадцатого вечером Дуня не проснулась, я ничуть не встревожилась. Так и не увидев ее позавчера, я сказала себе: "Она спокойно и крепко спит, и завтра утром поднимется помолодевшей и полной сил".

Но и вчера Дуня не встала. Элизабет старалась меня успокоить. (Она ни словом не обмолвилась про ритуал. Следовательно, мои заклинания сработали, и она меня не заметила. Во всяком случае, со мной она на удивление добра.)

– Не бойся, – утешала меня Элизабет. – Дуня бессмертна. Ну кто может причинить ей вред?

В самом деле, кто?

Сегодня утром я проснулась еще до восхода солнца. Осторожно, чтобы не разбудить Элизабет, я вылезла из постели и пошла к Дуне. В замке было сумрачно и как-то печально. Снаружи раздавались веселые трели раннего жаворонка, но само утро казалось мне бесконечно грустным и даже скорбным.

Я ненадолго задержалась в гостиной, вспоминая, как несколько дней назад усыпила Джонатана Харкера. Нанести визит в его спальню я не решилась. Кушетка по-прежнему стояла там, куда он ее передвинул, – возле большого окна. В сером утреннем свете пока еще не было видно ни пропасти, ни леса, только неясные очертания далеких гор.