Женщина-VAMP - Евгения Микулина Страница 25

И куда мне бежать-то? Вокруг ни души, ни даже фонаря. Орать и звать на помощь? Без толку – здесь нет людей. Здесь повсюду собачья вотчина.

Я падаю и уже через секунду чувствую на себе возню мохнатых тел, тяжесть лап, которые проходятся по моим ногам, и вонючее дыхание. Я стараюсь подняться, но здоровенный рыжий пес – видимо, их вожак – прыжком бросается на меня и снова сбивает в грязь. Его зубы маячат прямо у моего лица – у моего горла. Я инстинктивно закрываюсь руками, и его челюсти смыкаются на моем рукаве. Он отбрасывает мою руку в сторону очень легко – одним движением головы. Мог бы и откусить. Сейчас подумает – и откусит.

Я закрываю глаза.

Кто ты, скелетик в желтом саване с бантиками? Я смерть твоя, мужик. Чего ж ты такая… нелепая?

Рычание, вонь и клацание челюстей окружает меня со всех сторон.

И вдруг я слышу новый звук – тоже рычание, но какое-то другое. С другой интонацией.

Еще один пес?

Но псы не могут прыгать так, как та бледная тень, что пронеслась – пролетела – у меня над головой в темноте.

Псы не приземляются на две ноги и не хватают других псов руками, скидывая с меня и с силой швыряя о стену, – я слышу, как ломается собачий хребет, и слышу жалкий визг, с которым обмякшее тело падает на снег.

Звери забыли обо мне: растерянные и разъяренные неожиданным нападением, они все развернулись, чтобы атаковать существо, которое так лихо расправилось с их вожаком. Они прыгают на него одновременно, но ему это нипочем. Размытый светлый вихрь движется быстро, он одновременно повсюду: взбегает вверх по стене метра на два и прыгает оттуда с коротким гортанным рыком, хватая за загривки сразу двух псов – останавливая их в прыжке. Снова слышны хруст и визг. Еще две псины подыхают в грязи. Их лапы конвульсивно дрожат.

Еще один пес не успевает прыгнуть – его мой спаситель останавливает ударом ноги.

Последняя собака все-таки делает отчаянную попытку добраться до горла врага. И я слышу чудовищный, тошнотворный звук – хуже хруста и визга: словно чавканье, с этим звуком разрывается кожа, и хлопок, с которым вырывается воздух из разорванной трахеи, и хлюпание плещущей из вскрытого горла крови.

Я отворачиваюсь от этого ужаса. Меня выворачивает.

Я все еще лежу на мостовой, опираясь руками в грязь. Я весь дрожу – это не страх, это шок. Все похоже на страшный сон – такие вещи в реальной жизни не случаются. Я не могу заставить себя обернуться и посмотреть, что там, за моим плечом, происходит. Я оцепенел. И я жду, что псина, которая только что на моих глазах кого-то загрызла, кинется на меня, – прикрыв глаза, я уже вижу перед своим лицом кровавый оскал.

Но ничего не происходит. На улице царит почти полная тишина. Слышно только, как дышу я – сбито, прерывисто. И слышно второе дыхание – спокойное и ровное.

Человеческое.

Я медленно поднимаю взгляд на того, кто меня спас.

Это небольшое, хрупкое на вид человеческое существо. Светлое короткое пальто расстегнулось, оно запачкано в пылу борьбы. На нем кровь. Стекла сверху, из разодранного горла?

Нет. Я вижу бледную обнаженную шею – на ней нет ни царапины. Но выше, на подбородке, и правда есть кровь. Существо поднимает тонкую, белую руку и вытирает кровь со своего лица.

Окровавленная собака с разодранным горлом лежит без движения у ног, одетых в узкие черные джинсы и смешные разноцветные кеды.

Я смотрю в черные, непроницаемые глаза женщины, которую люблю, и мне кажется, что я прямо сейчас сойду с ума. Если уже не сошел. Наверное, сошел – иначе как можно объяснить все это?

Марина.

Марина появилась словно из пустоты, бледной стремительной тенью. Марина взбежала вверх по вертикальной стене. Марина голыми руками сломала хребты четырем бродячим псам. Марина рычала, как дикий зверь.

Марина… загрызла на моих глазах собаку?..

Хотелось бы мне знать, что у меня теперь с лицом. Наверное, что-то страшное, потому что Марина, встретившись со мной взглядом, на секунду прикрывает глаза, и на ее прекрасном, бледном, испачканном звериной кровью лице появляется гримаса невыносимого страдания. Я и раньше видел, как по нему проносилась тень какой-то затаенной боли. Но это было ничто – лишь намек на ту агонию, что она испытывает теперь. И одновременно я вижу в ее чертах… обреченность.

Словно она всегда знала, что так будет. Что эта боль настигнет ее.

Она открывает глаза. Я никогда не видел у нее таких глаз. Они… старые. Мертвые. Как будто ей тысяча лет.

Она тихонько качает головой и слегка разводит руками, показывая на окружающие ее трупы. И шепчет:

– Влад. Мне так жаль…

Это она – моя Марина. Это ее голос, ее черты, ее фигура, которая всегда казалась мне такой хрупкой. Нет никакого способа примирить только что увиденное с тем, что я знаю о ней, с тем, что я вижу сейчас.

По всему судя, это женщина, которую я люблю. Но сделанное ею только что… То, как она выглядит сейчас… Это не могла сделать женщина, которую я люблю. Это никакая женщина не могла сделать. Это вообще не мог сделать человек.

Я стою перед ней на коленях в снегу, не в силах подняться. Я могу только протянуть к ней руку – моя рука все еще дрожит. Она делает инстинктивный шаг назад – словно бы думая, что я боюсь ее, и желая показать, что мне она не причинит вреда.

Я и сам не знаю, боюсь ли. Мне кажется, что мой мозг сейчас взорвется. И меня определенно скоро опять вывернет. Мне приходится снова опереться рукой на грязный снег. А потом, справившись с приступом тошноты, я поднимаю на нее взгляд – я смотрю в ее тысячелетние глаза и спрашиваю – глухо и, наверное, едва слышно:

– Марина… Ради бога… ЧТО ты такое?