Ужас в музее - Говард Филлипс Лавкрафт Страница 23

Как ни странно, поезд опоздал всего на полчаса, но все равно одинокое бдение на станции стало жестоким испытанием моего терпения. Кондуктор, проводивший меня в купе, сказал, что они рассчитывают наверстать отставание от графика и прибыть в столицу вовремя. Я удобно разместился на сиденье лицом по ходу движения и настроился на спокойное путешествие в течение следующих трех с половиной часов. Тусклый свет масляной лампы над головой действовал на меня умиротворяюще, и я понадеялся, что мне удастся урвать несколько часов сна, несмотря на тревогу и нервное напряжение. Когда поезд тронулся, я не обнаружил в купе других пассажиров и премного этому обрадовался. Я обратился мыслями к предстоящим поискам и вскоре задремал, мерно покачивая головой в такт учащавшемуся перестуку колес.

Потом я вдруг осознал, что все-таки я в купе не один. В углу наискосок от меня, ссутулившись и низко опустив голову, сидел неопрятно одетый мужчина внушительной комплекции, которого прежде я не заметил по причине слабого освещения. Рядом с ним на сиденье стоял огромный саквояж, потрепанный и раздутый, и даже во сне пассажир крепко придерживал его несоразмерно тонкой рукой. Когда на каком-то повороте или переезде паровоз пронзительно свистнул, мужчина нервно вздрогнул и наполовину пробудился, вскинув голову и явив моему взору привлекательное бородатое лицо явно англосаксонского типа, с темными блестящими глазами. При виде меня он проснулся окончательно, и я подивился враждебному огню, полыхнувшему в его взгляде. Несомненно, подумал я, он надеялся всю дорогу просидеть в одиночестве и теперь раздражен моим присутствием — ведь и я сам испытал разочарование, обнаружив попутчика в полуосвещенном купе. Однако лучше всего для нас обоих было смириться с ситуацией, и я принялся извиняться за свое вторжение. Похоже, он тоже был американцем, и мы оба почувствовали бы себя более непринужденно, коротко обменявшись любезностями и потом оставив друг друга в покое до конца путешествия.

К моему удивлению, незнакомец не промолвил ни слова в ответ на мои извинения. Он продолжал смотреть на меня яростно и как будто оценивающе, а от сигары, в легком замешательстве предложенной мной, отказался нервным жестом свободной руки. Другой рукой он по-прежнему стискивал ручку своего огромного потрепанного саквояжа, и весь его облик дышал смутной враждебностью. Спустя несколько мгновений он резко отвернул лицо к окну, хотя снаружи царила непроглядная тьма. Но он, странное дело, смотрел таким напряженным взглядом, словно действительно видел там что-то. Я решил оставить попутчика в покое и более ничем не докучать ему, а потому откинулся на спинку сиденья, надвинул пониже свою мягкую шляпу и закрыл глаза в попытке урвать часок-другой сна, как и рассчитывал изначально.

Я еще не успел толком заснуть, когда глаза мои вдруг открылись, словно под воздействием некой внешней силы. Решительно сомкнув веки, я снова попытался погрузиться в дрему, но безуспешно. Что-то — непонятно что — мешало заснуть, а потому я поднял голову и окинул взглядом полутемное купе, проверяя, все ли в порядке. Я не обнаружил ничего особенного, но заметил, что незнакомец в противоположном углу смотрит на меня очень пристально — пристально, но без малейшего намека на добродушие или дружелюбие, которые свидетельствовали бы о перемене прежнего сердитого настроения к лучшему. На сей раз я не предпринял попытки завязать беседу, но вновь откинулся на спинку сиденья и наполовину прикрыл глаза, якобы опять задремав, но в действительности продолжая с любопытством наблюдать за своим соседом из-под опущенных полей шляпы.

Поезд с грохотом мчался сквозь ночь, и я увидел, как постепенно, почти незаметно меняется выражение лица моего попутчика. Убедившись, видимо, что я сплю, он дал выход странной смеси эмоций, характер которых отнюдь не привнес покоя в мою душу. Ненависть, страх, торжество и фанатизм читались в жесткой складке рта и прищуре глаз, а в пристальном взгляде проступили по-настоящему встревожившие меня кровожадность и жестокость. Внезапно я понял, что этот человек сумасшедший, причем опасный.

Не стану притворяться, будто я не испугался до смерти, осознав положение вещей. Меня прошиб холодный пот, и мне стоило больших трудов сохранить расслабленную позу, свойственную спящим. Как раз в то время жизнь казалась мне особо притягательной, и мысль о возможной схватке с маньяком-убийцей — скорее всего, вооруженным и, без сомнения, невероятно сильным — привела меня в смятение и ужас. Он имел огромное преимущество надо мной, поскольку был настоящим великаном и явно находился в превосходной форме, между тем как я вообще не отличался особой физической силой, а тогда, вдобавок ко всему, был до крайности изнурен тревогой, недосыпом и нервным перенапряжением. То был, безусловно, один из самых неприятных моментов моей жизни, и я ощутил близость страшной смерти, когда распознал ярость безумия в глазах незнакомца. Картины прошлого замелькали перед моим умственным взором — говорят, так перед утопающим в последнюю секунду проносится вся его жизнь.

Разумеется, в кармане моего сюртука лежал револьвер, но любая попытка достать его мгновенно привлечет внимание моего попутчика. Если я все же успею это сделать, еще неизвестно, как револьвер подействует на маньяка. Даже если я выстрелю в него пару раз, возможно, у него достанет сил, чтобы отнять у меня оружие и разделаться со мной по-свойски. А если он сам вооружен, то может застрелить или зарезать меня, и не пытаясь разоружить. Нормального человека легко испугать, направив на него пистолет, но безумец в полном своем безразличии к последствиям зачастую демонстрирует поистине сверхчеловеческую силу и представляет смертельную угрозу. Даже тогда, в дофрейдовскую эпоху, я хорошо понимал, сколь опасен человек, у которого ослаблена деятельность центров самоконтроля. Горящие глаза и нервно дергающееся лицо незнакомца не позволяли мне ни на минуту усомниться в том, что он действительно намерен совершить какое-то кровавое деяние.

Он вдруг задышал часто и прерывисто, и я увидел, как грудь у него ходит ходуном от нарастающего возбуждения. Критический момент близился, и я лихорадочно пытался сообразить, как лучше поступить. По-прежнему притворяясь спящим, я начал постепенно, очень медленно пододвигать правую руку к карману с револьвером, внимательно следя за безумцем, не заметит ли он это движение. К несчастью, он заметил — за сотую долю секунды до того, как реакция на происходящее отразилась на его лице. С неожиданными для человека столь могучей комплекции проворством и ловкостью он прыгнул вперед, прежде чем я успел понять, в чем дело, и навис надо мной, точно сказочный великан-людоед, одной сильной рукой придавив меня к спинке сиденья, а другой помешав мне достать оружие. Он вытащил револьвер из моего кармана и переложил в свой, а потом пренебрежительно отпустил меня, прекрасно понимая, что благодаря своим физическим данным имеет полную власть надо мной. Потом мужчина выпрямился во весь рост, едва не задев макушкой потолок, и уставился на меня яростным взглядом, который, впрочем, уже через несколько мгновений приобрел жалостливо-презрительное и одновременно оценивающее выражение.

Я не шевелился, и незнакомец вновь уселся напротив меня. Жутковато улыбаясь, он открыл свой огромный, раздутый саквояж и извлек оттуда диковинного вида предмет — немалых размеров округлую клетку из полужесткой проволоки, сплетенную наподобие маски бейсбольного вратаря, но по форме больше напоминающую водолазный шлем. К верхушке сей проволочной конструкции был присоединен шнур, другой конец которого оставался в саквояже. Мужчина бережно поставил диковинную клетку себе на колени и нежно погладил, а потом опять взглянул на меня и почти по-кошачьи облизнул губы. Затем он, впервые за все время, заговорил — сочным низким голосом с мягкими изысканными интонациями, совершенно не вязавшимися с его дурно скроенным вельветовым костюмом и неряшливым видом.