Ужас в музее - Говард Филлипс Лавкрафт Страница 22

(перевод М. Куренной)

Для человека, которому никогда не грозила смертная казнь, я испытываю довольно странный ужас перед электрическим стулом. Любые упоминания о нем пугают меня, пожалуй, сильнее, чем многих людей, когда-либо реально рисковавших получить смертный приговор по решению суда. Дело в том, что электрический стул ассоциируется у меня с одним происшествием сорокалетней давности — весьма диковинным происшествием, приведшим меня к самому краю черной бездны неведомого.

В 1889 году я занимал должность ревизора и следователя в сан-францисской горнодобывающей компании «Тласкала», которая разрабатывала несколько небольших серебряных и медных месторождений в горах Сан-Матео в Мексике. На руднике № 3, где помощником управляющего служил угрюмый скользкий тип по имени Артур Фелдон, возникли серьезные проблемы: 6 августа в головную контору фирмы пришла телеграмма с сообщением, что Фелдон скрылся в неизвестном направлении, прихватив с собой все бухгалтерские книги, ценные бумаги, прочие служебные документы и оставив канцелярские и финансовые дела в полном беспорядке.

Это событие стало тяжелым ударом для компании, и ближе к вечеру президент Маккомб вызвал меня в свой кабинет и поручил мне вернуть бумаги любой ценой. Задача, он знал, осложнялась двумя обстоятельствами. Во-первых, я никогда не видел Фелдона и мог судить о его внешности лишь по нескольким весьма нечетким фотографиям. Во-вторых, на следующей неделе в четверг — всего через девять дней — должна была состояться моя свадьба, и потому я, разумеется, не горел желанием спешно отправляться в Мексику на розыски преступника, которые могли затянуться на неопределенное время. Однако необходимость в срочных действиях была столь велика, что Маккомб посчитал себя вправе просить меня об этом, а я, со своей стороны, решил, что ради будущей карьеры в компании имеет смысл согласиться без всяких возражений.

Я должен был выехать в тот же вечер, в личном вагоне президента, а в Мехико пересесть на поезд узкоколейки, идущий до приисков. По моем прибытии Джексон, управляющий рудника № 3, сообщит мне все подробности и предоставит все возможные зацепки, а затем уже начнутся серьезные поиски — в горах, на побережье или в глухих закоулках Мехико, в зависимости от обстоятельств. Я отправлялся в путь с мрачной решимостью справиться с делом — причем самым успешным образом — по возможности быстрее и умерял свое недовольство, рисуя в воображении картины скорого возвращения с документами и преступником, а равно своей свадьбы, которая обернется подобием триумфальной церемонии.

Уведомив своих родных, невесту и самых близких друзей и наспех собравшись в дорогу, я встретился с президентом Маккомбом в восемь часов вечера на станции Сазерн-Пасифик, получил от него письменные инструкции с чековой книжкой и отбыл в его личном вагоне, прицепленном к трансконтинентальному экспрессу восточного направления, отходившему в 8.15. Путешествие не предвещало ничего необычного; хорошо выспавшись ночью, я наслаждался комфортом частного вагона, столь заботливо мне выделенного, на досуге внимательно читая инструкции и продумывая планы поимки Фелдона и возвращения документов. Я неплохо знал штат Тласкала — вероятно, гораздо лучше, чем сбежавший помощник управляющего, — а потому имел известное преимущество над ним, если только он еще не успел воспользоваться железной дорогой.

Согласно предоставленным мне сведениям, Фелдон уже давно вызывал беспокойство у управляющего Джексона своей скрытностью и, в частности, странным обыкновением проводить все свободное время в лаборатории компании. Существовали серьезные подозрения, что он вместе со штейгером-мексиканцем и несколькими местными рабочими замешан в хищениях руды. Но хотя заподозренных в кражах мексиканцев уволили, применить решительные меры к изворотливому начальнику оказалось невозможным за недостатком улик. Несмотря на свою подмоченную репутацию, он ходил с видом скорее вызывающим, нежели виноватым, явно нарывался на конфликт и держался так, словно это компания обманывает его, а не он — компанию. Похоже, неприкрытая слежка сослуживцев, писал Джексон, с течением времени все сильнее раздражала Фелдона, и вот теперь он сбежал со всеми важными конторскими документами. Никаких предположений насчет нынешнего его местонахождения не напрашивалось, хотя последняя телеграмма Джексона наводила на мысль о пустынных склонах Сьерра-де-Малинче — овеянного легендами высокого пика, похожего очертаниями на одетого в саван мертвеца, — ибо, по слухам, его сообщники мексиканцы были родом из тех мест.

В Эль-Пасо, куда мы прибыли в два часа следующей ночи, мой вагон отцепили от трансконтинентального экспресса и прицепили к локомотиву, специально заказанному по телеграфу, чтобы доставить меня в Мехико. Я продремал до рассвета и весь следующий день со все возрастающей скукой созерцал однообразные пейзажи пустыни Чихуахуа. Поначалу машинисты обещались прибыть к месту назначения в пятницу в полдень, но вскоре стало ясно, что из-за бесконечных задержек в пути мы теряем драгоценные часы. Мы часто стояли в «карманах» одноколейки, пропуская встречные поезда, а из-за регулярных перегревов буксы и иных технических проблем отставание от графика неуклонно увеличивалось.

В Торреон мы прибыли с опозданием на шесть часов, и только к восьми вечера пятницы — когда мы отставали от графика уже на двенадцать часов, самое малое, — машинисты согласились прибавить скорость в попытке наверстать время. Нервы у меня были на пределе, но я мог лишь в отчаянии расхаживать взад-вперед по вагону. В конце концов я понял, что ускорение хода далось дорогой ценой: через полчаса появились признаки перегрева буксы моего собственного вагона, а посему, после сводящей с ума задержки, машинисты решили доползти черепашьим шагом до ближайшей станции с ремонтными депо — фабричного городка Кверетаро — и там перебрать все подшипники. Это стало последней каплей, и я чуть не затопал ногами, как капризный ребенок. Иногда я ловил себя на том, что нетерпеливо дергаю за ручки кресла, словно подгоняя поезд.

Мы добрались до Кверетаро только к десяти вечера, и я в крайнем раздражении проторчал целый час на платформе, пока дюжина местных механиков пыталась подремонтировать мой вагон на боковом пути. Наконец они сообщили, что работа им не по плечу, поскольку в передней колесной паре необходимо заменить несколько деталей, которых нигде ближе Мехико не достать. Казалось, все складывалось против меня, и я заскрипел зубами при мысли, что Фелдон уходит все дальше и дальше — двигаясь, вероятно, к спасительному Веракрусу с его огромным пассажирским портом или к Мехико с его железными дорогами самых разных направлений, — тогда как я из-за бесконечных задержек в пути лишен свободы действий и совершенно беспомощен. Разумеется, Джексон известил полицию во всех окрестных городах, но я с горечью понимал, что особо рассчитывать на нее не приходится.

Вскоре я выяснил, что в данной ситуации для меня лучше всего сесть на обычный ночной экспресс до Мехико, который идет из Агуаскалиентеса и делает пятиминутную остановку в Кверетаро. Он придет сюда в час ночи (если не отстанет от графика) и прибудет в Мехико в пять утра. Покупая билет, я узнал, что поезд состоит не из длинных американских вагонов с рядами двухместных сидений, а из европейских купейных. Они широко использовались на заре развития железнодорожного транспорта в Мексике, поскольку тогда здесь были сосредоточены интересы европейской строительной промышленности, и в 1889 году по Мексиканской центральной железной дороге все еще ходило довольно много таких составов. Обычно я предпочитаю американские вагоны, ибо страшно не люблю, когда напротив меня кто-нибудь сидит, но на сей раз я обрадовался, что вагоны иностранные. В ночное время купе вполне могло оказаться пустым, а я в своем усталом, болезненно раздраженном состоянии остро нуждался в одиночестве — и в удобном диванчике с мягкими подлокотниками и подголовной подушкой. Я купил билет первого класса, забрал свой саквояж из стоявшего на боковом пути частного вагона, телеграфировал о случившемся президенту Маккомбу и Джексону, а затем расположился в здании станции, чтобы дождаться ночного экспресса настолько спокойно, насколько мне позволяли взвинченные нервы.