Как умирала Вера - Ольга Гуляева Страница 23

Пахом покидал дом Фишера в замешательстве. Выйдя за калитку, он даже остановился и закурил, разглядывая большой особняк с парой светящихся окон.

Со стороны он походил на имение, в котором семья пожелала уединиться от суеты и соседского шума. Припорошенный свежевыпавшим снегом и окутанный теплым светом фонарей дом выглядел мирно, совсем не зловеще. Всем своим видом он так и напрашивался в игрушечный стеклянный шар на подставке, в котором «идет снег» всякий раз, как его переворачиваешь. Никто бы не подумал, что внутри находятся две узницы, некогда походившие друг на друга, как две капли воды, женщины, переживающие, каждая по-своему, самые страшные страдания в своей жизни. С главным различием: одна стала жертвой обстоятельств волею судьбы, а вторая – пленницей коварного человеческого замысла, который в скором будущем будет реализован.

Ужин вышел весьма неоднозначным. Точнее, неоднозначно выглядела Вера. После каждой встречи с ней у Пахома возникало больше вопросов, чем ответов. Но сегодня эта взбалмошная девица превзошла саму себя. Сначала она всячески демонстрировала ему свое оживление. Уже это было само по себе удивительно, ведь Пахом давно решил, что отсутствие звонков от Веры говорит о том, что ей и ее притупленному сознанию это больше не нужно.

Он не раз наблюдал вводившийся Вере препарат в деле. Даже при меньших дозах и более кратковременном применении он делал из человека безвольное создание. Его не всегда применяли со злым умыслом. Чаще использовали в качестве сильного успокоительного перед серьезной операцией. Причем без согласия пациента, но это согласие и не требовалось – все уже было решено за человека. Порой сложно добиться согласия на операцию, особенно такую, как пересадка конечностей или головы. А гению надо срочно оперировать, чтобы не упустить момент и двигаться дальше. Вот так и избегали лишних проблем и суеты. Пациент спокоен, и доктора ничто не отвлекает. Пахому в свое время такое успокоительное не потребовалось. Он был готов к операции и физически, и морально. Он жаждал ее.

Именно поэтому ему сложно было представить, что происходило сейчас в Вериной голове. Явно что-то шло не так. Удивительно, что Фишер так спокоен и ничего не замечает. Пахом подумал было, что девушка немного тронулась рассудком или препарат как-то влияет на ее мимику. Но Вера очень старательно подавала ему знаки, когда остальные участники ужина не могли этого заметить. Герман вообще был так доволен всем, как будто переживал второй медовый месяц. Тут даже Пахом, знавший его как никто, с трудом мог определить: хозяин воодушевлен в преддверии скорой операции или просто так рад обществу Веры? В какой-то момент ему показалось, что у девушки что-то застряло в горле – так резко и ни с того ни с сего она выпучила на него свои и без того огромные зеленые глаза. Но страшного продолжения не последовало, девушка не закашлялась и не схватилась за шею, а набросилась на свежеиспеченные пирожки, да еще и щедро поделилась ими с Пахомом. И именно тогда, когда она начала с остервенением их поглощать, взгляд ее достиг пика выразительности. А когда Пахом собрался уходить, Вера смотрела на него разочарованно, как собака, пытавшаяся донести всеми силами что-то жизненно важное до своего бестолкового хозяина, но безуспешно. Он и сам был готов с сожалением развести руками. Сдаться неразгаданной пантомиме.

Возможно, девушка пыталась намекнуть ему, что каким-то образом ей удалось избежать уколов. Но как? Римма бы никогда не ослушалась Германа. Он сам почти ослушался, ему нечего терять. Но Римма бы никогда не рискнула здоровьем сына. Фишер сам отменил препарат? Нет. Тогда бы она не скрывала эмоций от окружающих. Остается только предположить, что партия препарата оказалась некачественной.

Теряясь в догадках, Пахом утопил недокуренную сигарету в холмике снега на крыльце возле сторожки и, завороженно рассматривая, как пушистые белые хлопья разлетаются под ногами от каждого его шага, направился к припаркованному автомобилю. Почему в последнее время он так медленно и неуверенно покидает это место? Почему он гоняет так много мыслей о Вере? Она далеко не первый пациент поневоле. Пахом знал о таких случаях, но ни разу не усомнился в действиях Фишера и всегда во всем его поддерживал.

Все потому, что она очнулась в морге. В его морге. Потому что он успел с ней познакомиться. Потому что он чувствовал себя единственным, на кого несчастная воскресшая возлагала какие-то надежды.

Хорошо бы еще понять причины ее преждевременного воскрешения. Вот в чем дело. С ней все изначально пошло не так. Она должна была спать глубоким клиническим сном, и Пахом никогда не должен был с ней познакомиться. И тогда бы Элла сейчас уже проходила послеоперационную реабилитацию, а он бы, безусловно, радовался этому факту.

Так что же мешает ему спокойно дожидаться операции и действовать по намеченному плану – помогать Фишеру и поддерживать новое становление Эллы? Ничего. Фишер прав: взбалмошная девчонка – не такая уж высокая цена за гениальную Эллу. Если Фишеры воссоединятся в своей научной деятельности, то Верина жертва будет оправдана. Была бы она чуть менее эгоистичной, она бы и сама это поняла.

Пахом уверенно скрипнул дверью своих «Жигулей» и плюхнулся на холодное сиденье. Потирая руки, он раздумывал, где бы продолжить сегодняшний вечер – дома, в морге или пропустить стаканчик в баре.