Испорченная реальность - Джон Урбанчик Страница 23

— Ох, — повторяет она. — С тех пор он в инвалидной коляске.

— А что насчет тебя?　

— Со мной все было в порядке. По крайней мере, я помню что была в порядке. Мой отец помнит по-другому. В его новой реальности... есть плита в Роквуде с моим именем.　

— О боже...　

— Он знает, что я здесь. Думает, я призрак. Платит за жилье. Чувствует вину.　

Мне нечего сказать, так что я кусаю улитку и отвожу взгляд.　

— Я не теряла семью, — говорит она. — Но я потеряла жизнь.　

Она тяжело вздыхает.　

— Я хочу вернуть ее. Может, это прозвучит бесчувственно и расчетливо, но, если ты докажешь, что я могу вернуть свою жизнь, я сделаю это... А если ты ошибешься... — Она не заканчивает предложение. Вместо этого достает новую плюшку из пакета. Еды немного, но она сытная, и через некоторое время Иезавель встает.　

— Я привела тебя не на обед, — говорит она, идя в спальню. Достает из-под кровати чемодан, открывает, отбрасывает несколько вещей в сторону и, наконец, достает то, что нужно.　

— Это тебе пригодится.　

Пистолет — это слабо сказано. Ствол, огромный, как пушка Грязного Гарри, угольно-черный, смотрится в ее ручке пугающе. Это не один из изящных пистолетиков, с которыми ходят девушки в фильмах, его не спрятать в декольте или у бедра — такое не спрячешь, и точка. Она протягивает его мне, как дар, но я слишком напуган, чтобы его взять.　

— Это «магнум»...　

— Я не хочу знать...　

— Но ты идешь...　

— Я понимаю, на что иду, — говорю я и беру пистолет. Он тяжелый. Холодный. — Просто не хочу знать, вот и все.　

Я поднимаю оружие, взвешиваю — моя рука кажется лапкой карлика — и отдаю ей:　

— Не могу таскать его с собой целый день.

— Конечно.

— Нужно найти Карен.　

— Интернет, — предлагает Иезавель.　

— Дальше по улице есть кафе, так?　

Она убирает пистолет в чемодан, закрывает его, засовывает под кровать.　

— Так.　

Я встаю, поворачиваюсь к двери. До нее рукой подать, как и до всего в этой квартирке. Дверь, стол, телевизор, кровать, плита с двумя конфорками — все в шаге от этой так называемой гостиной. Но теперь дверь открыта, и призрак на пороге не светится от счастья.　

IV

Доставать пистолет нет времени. Призраки вплывают в квартиру. Проникают сквозь окна, слишком маленькие для обычных людей. Появляются в комнате, текут мимо того, что стоит у двери. Он один остается неподвижным, не сводит с меня глаз, пока другие хватают Иезавель за руки, окружают. Они так близко, что задевают меня серыми лохмотьями. Я чувствую запах их пепельного грима.　

Они ничего не говорят, не издают ни звука. Иезавель протестует, хрипит, пытается вырваться, но недолго.　

Ее маленькое жилище в мгновение ока наполняется призраками. Они толпятся, толкаются, лохмотья трепещут, словно от ветра. Иезавель сбили с ног. Она извивается, борется, но две тени висят на каждой ее ноге, на каждой руке. Они поднимают ее над головами. Я не могу пошевелиться, чтобы не прикоснуться к ним, и просто смотрю. Они рвут на ней одежду, избивают ее, жестоко, немилосердно.　

Словно из ниоткуда встает шепот, сперва неразборчивый, потом четкий. Слова разнятся: очищение, шанс.　

Иезавель, истекающую кровью, извивающуюся от отчаянья и ярости, несут к призраку у двери. Кладут на живот. Призрак хватает ее за волосы, запрокидывает ей голову, чтобы она на них посмотрела.

Стоит мне пошевелиться, и призраки смыкаются вокруг все плотней, чья-то рука опускается мне на плечо, другая на предплечье, еще одна — на горло: не душит, предупреждает. Они оттесняют меня назад, хотя места в квартирке совсем немного. Теперь я едва вижу Иезавель — только проблески плоти, струйки крови, обрывки ткани.　

Шепот — спор — прекращается, все движение, кроме плеска свободных одежд, замирает. Призраки смотрят на своего лидера — первого, того, что стоит в дверях, но он просто глядит на меня. Им нужен ответ, решение, но не жизнь этой девушки. Она ни при чем. Призраки здесь из-за меня.　

Шок прошел, гнев сменяется страхом. Отчаянным, беспомощным. Оказавшись у них в руках, я не вижу и проблеска жалости.　

Его взгляд падает на Иезавель. Голос у него хриплый, он может только шептать. Мне больно его слушать: словно ведут по доске гвоздем, словно белый шум, словно конец света.　

— Тебе есть что сказать?　

Не желая сдаваться, Иезавель пытается вырваться, пошевелиться, но серая нога опускается между ее лопаток.　

— Может, тебе? — говорит он, стрельнув в меня глазами. — Говори от ее имени. Что скажешь?　

Я плюю в него. Несмотря на расстояние и море серых тел между нами, попадаю прямо ему в лицо. Невероятно горжусь собой. Большего мне и не надо.　

Призрак кивает, стирает слюну с носа и со щек и говорит:　

— Очищение.　

— Нет! — кричит Иезавель.　

Ножи выскальзывают из ножен, дюжина или больше, я все еще не могу сосчитать. Они не колют — режут: снимают кожу. Начинают с ее голеней, поднимаются к пояснице, бегут по спине — тысячей маленьких ран. Торят путь так, чтобы я видел. Иезавель дергается, чтобы уклониться от одного лезвия, и встречается с другим, их слишком много, серые тела струятся вокруг нее, и каждый нож целует плоть, пробует кровь. Один срезает кожу с большого пальца ноги. Другой делает то же самое с ее рукой. Порезы глубокие, пальцы, удерживающие меня, постоянно меняются, но все так же сильны. Я не могу пошевелиться. Едва понимаю, что пытаюсь.　

Они бьют меня под колени, и я падаю на пол. Теперь я не представляю угрозы.　

Иезавель переворачивается на спину, но лучше не становится. Призраки терзают плоть, испещряют кожу маленькими ранками и длинными порезами — на груди, на щеках, один выковыривает глаз.　

Я больше не могу это видеть. Зажмурившись, слушаю ее крики. Они длятся часы или дни, все, как один, хриплые и ужасающие. Я не могу помочь, и это меня убивает. Не могу пошевелиться, не могу открыть глаза, не могу вырваться из их хватки. Не могу, не могу, не могу! Эти слова становятся мантрой, самой жизнью, и будут звучать в моем мозгу, пока я не умру.　

Даже после того, как Иезавель затихает, они продолжают резать. Мне не нужно видеть раны, я слышу их: свист лезвий, хлюпанье расходящейся кожи, треск костей, внезапный вскрик, ведь она еще не мертва, пока нет, просто хочет этого.　

В один миг все останавливается.