Голод - Уитли Страйбер Страница 22

Мириам оставила Луллию у огромной дубовой двери на всю ночь. И только час назад та доложила ей, что все тихо. Теперь Мириам чувствует себя в безопасности, открывая дверь. Она отодвигает три засова и тянет тяжелую дверь на себя. Дверь медленно открывается.

Она кричит.

В сморщенном существе,привязанном к двери за пальцы рук и ног, трудно узнать Эвмена. В комнате стоит отвратительный запах крови. На полу валяются оболочки его последних пяти жертв. Под ним – лужа крови, прорвавшей его истлевающий желудок. Он худ до невозможности – обтянутый кожей скелет. В последние часы он так ослаб, что едва мог справиться со своими жертвами.

Мириам нервно сглатывает; усилием воли взяв себя в руки, она мягко берет существоза плечи и снимает с двери.

Ее давний и любимый спутник, ее Эвмен. Ни живой, ни мертвый – Одиссей, все возвращающийся домой, – дух, отвергнутый миром духов, вынужденный оставаться в жалкой обители мертвого тела.

Подтянув его колени к подбородку, она с трудом помещает его в сундук, сделанный из самого твердого дерева, ощущая пульсирующую дрожь его тела. Сундук обит бронзой и укреплен железом. Подняв драгоценный груз на плечи, она выходит с ним на лестницу. Никогда, бормочет она, она никогда его не оставит. В коридоре Луллия пританцовывает от нетерпения. Она – простая девушка, она без вопросов приняла «болезнь» Эвмена, и представить себе не может, что когда-нибудь и ее ждет подобная участь. Изысканно отделанные комнаты наполняются дымом. Взгляд девушки метнулся в сторону приближавшихся криков готов. Несмотря на свой ужас, она помогает Мириам; они вместе несут сундук к повозке. Распахиваются ворота, и Мириам встряхивает вожжами.

Очертания виллы постепенно расплываются, исчезая в тумане, исчезая в прошлом.

Повозка медленно движется по ухабистым дорогам. Им ни в коем случае нельзя приближаться к Равенне. Две женщины в повозке, груженной золотом и драгоценностями, представляют собой заманчивую добычу.

– Константинополь, – говорит Мириам, думая об ожидающем их в Римини корабле и об ужасах морского путешествия. Луллия прижимается к ней.

Она видит перед собой потемневшую деревянную стену. Она на корабле, она слышит, как ветер воет в оснастке, слышит...

Голубиное воркование.

Глаза ее открылись. Поначалу она оставалась неподвижной. Затем вспомнила, что она на чердаке. Во рту пересохло, сновидение цеплялось за нее, как запах гнили. Она села. Рядом с ней стоял новый стальной сундук.

Она ненавидела эти сны. Они не мешали ее омоложению, они могли быть его частью. Но они так ей досаждали.

Сейчас надо выбросить это из головы. Перед ней стояла важная задача. Она долго и тщательно готовилась к трансформации Алисы. Целый год посвятила она просмотру литературы по нарушениям сна и исследованиям процесса старения, пока не выявила самого осведомленного в этой области человека.

К Саре Робертс она подбиралась медленно, осторожно. Со временем она подружится с ней, выяснит все, что та знает, а затем исчезнет из ее жизни столь же легко, как и появилась в ней.

Она никогда не думала, что Джон умрет так скоро. Алисе даже после трансформации предстоит еще повзрослеть. И эти годы им придется провести вместе.

Но не более того. Алиса должнажить вечно, Мириам на меньшее не согласится. Она провела рукой по волосам. С восходом солнца эта комнатка под крышей превращалась в печку.

Мириам вышла, стараясь ступать по несущим балкам, чтобы пол не скрипел под ее ногами. Пока Джон еще достаточно силен, нельзя допустить, чтобы он знал, где она Спит.Он чувствовал себя обманутым, преданным, – они все так себя чувствуют. В следующий раз пальцы его могут сомкнуться вокруг ее горла в смертельной хватке.

Едва она открыла чердачную дверь, как сразу поняла, что он дома, вернулся после очередной охоты. Из их спальни доносился скрежещущий, разрывающий ее сердце звук. Он рыдал. Его ум, его обаяние, его энергия – и прежде всего вся истинность его любви – оставались для нее живыми, как будто Джон все еще оставался прежним. Когда она вошла в комнату, он, ударившись о стену, тяжело упал.

Он стал подниматься, цепляясь за стул. Она в ужасе смотрела, как он, хрипло дыша, старается встать, – он сильно ослаб, а прошло всего несколько часов. Посеревшая кожа растрескалась, руки его напоминали ей когтистые лапы животного.

Его глаза, пожелтевшие, водянистые, искали ее. И вот наконец они встретились взглядом. Она с трудом могла смотреть на него, не отводя глаз.

– Я голоден, – произнес он скрипучим, незнакомым голосом.

Она не в состоянии была ему ответить. Ему удалось выпрямиться в полный рост; он стоял с трудом, как подбитая птица. Рот его приоткрылся, он хрипло, с трудом, дышал.

– Пожалуйста, – прохрипел он. – Мне необходимо поесть!

Без Снаих голод становился невыносимым. Безупречный ход жизни нарушался, исчезало тонкое равновесие.

– Джон, я этого не понимаю, и никогда не понимала.

Он наклонился в ее сторону, крепко ухватившись за стул. Она испытала облегчение, поняв, что он не посмеет броситься к ней. Вряд ли он мог нанести ей вред, но все же... Она предпочитала сохранять дистанцию.

– Но ты же знала! Знала, что это неизбежно!

Лгать не имело смысла, истина была слишком очевидна.

– Ты должна мне помочь. Должна! Она не могла смотреть в эти обвиняющие глаза. Пред лицом истины, пред лицом того, что она совершила, ей оставалось лишь безмолвствовать, ибо никакие слова – будь то слова успокоения или сожаления – уже не спасут его. Она была одинока, а человеческие существа давали ей любовь, такую, какую дают домашние животные. Она искала товарищества, некоторой теплоты, некоего подобия дома.

К чему плакать, к чему стыдиться содеянного? В конце концов, разве сама она не заслуживала хоть какой-то любви?

* * *

Джон слышал ее – с первого же мгновения, едва она шевельнулась, просыпаясь. Тот факт, что она Спалана чердаке, запершись от него, стал решающим. Он пришел к окончательному решению с поразительным хладнокровием, не оставив себе даже возможности передумать. Он собирался напасть на нее. Он хотел схватить ее за горло и давить, давить его руками до тех пор, пока она не признает, что причинила ему зло.

Он смотрел, как она опасливо входит в комнату, и, притворившись ослабевшим, упал. Он был уверен, почувствуй она хоть малейшую опасность – и все кончено, она не станет приближаться к нему. Мириам просто помешана на осторожности.

Мучительный голод терзал его. Мириам была такой здоровой, такой красивой, напоенной жизнью – а что бы произошло, если бы он взял ее? Вдруг бы он излечился? От нее пахло сухо и безжизненно, как от накрахмаленного платья. Она не обладала тем чудесным, богатым ароматом, который Джон привык связывать с едой.

Может, она ядовита?