Песня кукушки - Фрэнсис Хардинг Страница 18

«Я не могла это сделать». Придя в себя, дрожащими руками она захлопнула дверь шкафа. Потом, пошатываясь, встала, подошла к туалетному столику и упала в кресло. Глядя в зеркало, она открыла рот как можно шире, закрыла и опять открыла и закрыла. Видеть шевелящихся кукол — это безумие. Глотать кукол целиком — еще большее безумие. Она никак не могла открыть рот настолько широко, чтобы засунуть в него куклу. Не говоря уже о том, чтобы протолкнуть ее дальше в горло. В зеркале она видела, как ее лицо исказилось от замешательства, страха и уныния, но слезы так и не пришли. И только постепенно она осознала, что сосущее чувство голода в ее желудке наконец прошло. Она больше не хотела есть.

Шли часы, и Трисс наконец признала, что уснуть не получится. Она лежала на кровати, уставившись в потолок, и ее мысли крутились мрачным калейдоскопом. «Я больна, я сошла с ума, я ужасна, мне надо вылечиться». Что сказал доктор? Припоминая его слова, Трисс ощутила призрак надежды. Что, если он прав и ее болезнь вызвана лишь воспоминанием, которое она проглотила, как мраморный шар? Что, если все эти странности — просто «несварение мозга»? Вдруг ей станет лучше, когда она вспомнит то, о чем забыла? Если это так, «проглоченное» воспоминание относится к дню, который она потеряла, дню, когда она упала в Гриммер. Накануне все было нормально, она была почти уверена — ни странных галлюцинаций, ни жуткого голода. Трисс сфокусировала всю свою энергию, стараясь вспомнить утраченный день, но тщетно. Она села и прижимала ладони к глазам, пока перед ее взглядом не начали взрываться красные цветы. Она попыталась уловить то чувство уверенности и неминуемого узнавания, которое ощутила ночью на берегу Гриммера, воспоминание о мутной ледяной воде, — но нет.

Трисс почти ничего не знала о загадочной личности, о которой говорили ее родители, но одно она точно поняла. Он присылал их семье дюжины писем, которые каким-то образом оказались в ящике стола в комнате Себастиана. Как можно тише Трисс выбралась из кровати. Прихватив щипчики со своего туалетного столика, она осторожно приоткрыла дверь комнаты и внимательно прислушалась. Дома дышат во сне так же, как люди, и единственными звуками, нарушавшими тишину, были поскрипывания и тиканье часов. Остальные члены семьи давным-давно легли спать. Больше в доме никого не было, если не считать кухарки, комната которой находилась в подвале. Не было даже гувернантки, обычно располагавшейся в комнате недалеко от спален девочек.

Трисс осторожно прошла по коридору, прислушиваясь к малейшему шороху, раздававшемуся в комнатах, поскрипываниям матрасов и сонному бормотанию. Дверь в комнату Себастиана беззвучно открылась, и Трисс снова оказалась в запретном месте. Она не осмелилась включить свет, но ее глаза приспособились к темноте, так что она подошла к столу, ни на что не наткнувшись. Опустившись на колени, Трисс провела пальцами по ящикам, их рельефные металлические ручки холодили кожу. Да, вот этот, и она знала, что он доверху полон писем, их так много, что они видны даже в щель между ящиком и крышкой стола.

Она обнаружила, что пинцет проходит в щель, если повернуть его боком. Она попыталась вытащить какой-нибудь конверт за уголок, но это оказалось делом трудоемким и утомительным. Время от времени она чувствовала, что пинцет цепляет бумажный край, но потом опять соскальзывает.

За этим занятием она услышала, как часы в вестибюле важно отстучали двенадцать ударов. Последний звук стих, но Трисс показалось, что он продолжает висеть в воздухе, словно что-то жужжало в ухе. Этот тихий звук еще не исчез окончательно, когда Трисс услышала в коридоре еще что-то. Она действовала рефлекторно, бросившись на четвереньках в свое уже знакомое укрытие и закатившись под кровать. Только съежившись за бахромой покрывала, она осознала, что этот звук не имеет никакого отношения к шагам. Это было сухое легкое постукивание, похожее на звук крыльев умирающей мухи, бьющейся о стекло, только чуть громче. Оно приближалось и приближалось, пока Трисс не пришла к выводу: что бы ни производило этот звук, оно прямо за дверью, и собралась с духом, готовясь, что ручка сейчас повернется. Этого не случилось. Однако тихий звук внезапно стал намного четче. Дверь не открылась, но невидимый гость уже не был в коридоре. Он был в одной комнате с Трисс.

Из-под свисающего покрывала Трисс бросала короткие взгляды на незнакомца, убеждаясь, что это определенно оно, а не она или он. Оно порхало по комнате, описывая неуклюжие петли, задевая стены тем, что, по всей видимости, было крыльями, и легко ударяясь о мебель, время от времени останавливаясь там и сям. Это создание трудно было рассмотреть, и не по причине темноты. Когда оно на миг останавливалось и Трисс могла смотреть на него прямо, казалось, что оно тает под ее взглядом. Но, порхая туда-сюда, оно оставляло перед ее глазами только черные полосы.

Наконец оно присело на ручку ящика, переполненного письмами, и Трисс услышала шорох бумаги. Из ниоткуда существо извлекло тонкий прямоугольный предмет. Трисс прищурилась и увидела, как зыбкое нечто наклонилось и ловко засунуло конверт в щель над ящиком к остальным письмам. Оно бросило взгляд вокруг себя, и Трисс показалось, что она увидела крошечное бледное личико размером не больше яйца, с блестящими глазами. Потом воздух взревел, послышались торопливые хлопки, словно флаг затрепетал на ветру, и существо исчезло.

Трисс еще долго лежала неподвижно, прижимаясь щекой к грубому ковру. Она снова видела невозможное. Но почему-то, находясь в одиночестве посреди ночи в комнате мертвого брата, справиться с невозможным было легче. С пересохшим ртом она подкралась обратно к столу. В щели торчал уголок последнего письма. Она вытащила его пинцетом, затем поспешно вернулась к себе в комнату, разорвала конверт и развернула письмо. Оно было датировано сегодняшним днем и написано до боли знакомым почерком.