Морок - Юлия Аксенова Страница 18

В командировку… Скоро уже.

Премьер едет в Москву сразу после русского Рождества, а за ним и перед ним потянется журналистская братия. Виктору предстоит не просто освещать визит: не его уровень. Ему обещано уникальное интервью — целый час беседы сразу с обоими главами государств: британским премьером и русским президентом. Это — большая честь, шикарный эксклюзив. Надо бы радоваться и волноваться. Но Виктор чувствовал себя неприлично уверенно и спокойно, а радовался только одному — грядущей новой встрече с Россией.

Визит премьера планировался коротким — всего полтора дня, а Виктор собирался задержаться в Москве немного подольше — дня на три, пожалуй. Как хорошо, что теперь он может позволить себе такую роскошь!

С ноября Виктор взял на работу Линду Джемс. Теперь они готовят программы попеременно — через неделю. Двадцатисемилетняя Линда — отличный ведущий и перспективный автор. Зрители приняли Джемс холодно, но быстро привыкли и скоро полюбят. Она, естественно, пока в другой весовой категории: молода, малоизвестна (была, по крайней мере!). Светит отраженным светом, старательно повторяя стилистику, заданную Смитом, не пытаясь изменить что-либо. Еще минимум года два спокойной жизни — пока Линда не начнет строить собственный имидж и искать собственную нишу — Виктору обеспечены. А там и самому пора будет что-то менять.

Линда просилась к Смиту в программу давно; уже, наверное, больше года назад впервые подошла и сказала, что хотела бы у него работать. Джемс тогда отвечала за коротенькие утренние новости, и Виктор никак не мог взять в толк, почему она утверждает, что готова идти к нему с сильным понижением, даже простым редактором — только возьмите! Штат у него был укомплектован, кроме того, он вовсе не хотел унижать Линду мелкой для нее должностью. А в каком еще качестве Джемс могла бы ему пригодиться, не представлял. Время от времени Линда намеренно маячила у него перед носом в коридоре или в кафе, чтобы напомнить о своем существовании, но деликатно молчала.

Как только Виктор принял решение взять себе помощника, он тут же подумал о Линде и, проанализировав разные варианты, понял, что лучшей кандидатуры не найдет. Молодец девчонка! Упорства ей не занимать, ведь она все-таки добилась своего. Умную настойчивость в деловых отношениях Виктор, как любой здравомыслящий руководитель, очень ценил.

Линда всегда со вкусом одевалась и не доставляла хлопот стилисту, если не считать ее стойкой любви к украшениям на грубом кожаном ремешке. Впрочем, эту деталь она легко согласилась прятать под блузку перед эфиром. В остальном Смит не знал с ней проблем.

Помимо таланта, трудоспособности и дисциплинированности, Линда обладала еще одним качеством, которое очень устраивало ее руководителя. У напарницы глаза горели энтузиазмом, и Виктор хоть немного заражался от нее интересом к работе, которую делал в последнее время по преимуществу без души, механически, выезжая только на своем огромном опыте и крепком профессионализме.

Привлекая Линду к работе, Виктор не просил у руководства дополнительного финансирования. Просто поделился с новой сотрудницей значительной частью собственного гонорара. Мистер Робинсон удивился и долго не давал согласия на перемены; другие коллеги также недоумевали, зачем Смиту все это понадобилось, что тот выигрывает. Он всем отвечал правду: хотел большей свободы — и получил ее! Никто, кажется, до конца не верил; подозревали все — от адюльтера до политического заговора. А у него наконец — впервые за несколько лет — появилось время для творческих командировок, для вдумчивой разработки тем, которые хоть как-то увлекали его.

Перед поездкой в Россию Виктор определенной темы и приблизительно не формулировал. Он был уверен, что стоит попасть в хорошо знакомую, любимую, бесконечно изменчивую страну — и интересная, оригинальная тема сама отыщет его, чтобы затем вылиться в серию увлекательных, забавных и трогательных сюжетов.

Итак, совсем скоро он снова пройдется по улицам Москвы, подышит морозным (если повезет!) воздухом с терпкой примесью автомобильной гари, может, смотается на денек-другой в провинцию, любуясь по дороге бесконечными заснеженными полями, белыми на белом церковками и обязательно завалится всем телом в огромный чистейший сугроб…

«А может, и не серия сюжетов? — уже засыпая, размышлял Виктор. — Может, получится целый фильм? Трех дней мало. Мало, чтобы сделать что-то стоящее, мало, чтобы… чтобы…»

«Неделя!» — решил он, и тут же дремотная усталость навалилась на него всей тяжестью, укутывая, как толстое ватное одеяло, погружая в блаженную темноту, забытье.

* * *

Мои сослуживицы продолжали уютно о чем-то щебетать; небыстро, как маятник метронома, мелькали Танюшкины спицы: она вяжет для Земляникиной какой-то потрясающей сложности кофтец; время от времени начиналась примерка с обязательной перебранкой. Дважды заходил заместитель начальника отдела Толик — еще вполне трезвый и милый: в очередной раз поздравил с наступившим Новым годом, принес нам яблок из собственных закромов.

Я сидела на самом любимом своем месте, в уголке, за столом, хлебала голый горячий чай из кружки — разумеется, фирменный Ленкин «Земляничный», — регулярно подсыпая заварку, и думала: «Зачем я здесь? Что тут делаю?» Размышляла спокойно, без надрыва, просто я не понимаю… правда, не понимаю: зачем? какой смысл?

Дело не в том, что мы должны приходить и отсиживать положенное время — есть ли работа, нет ли ее. Я могла бы заниматься тем, что мне интересно. Для этого надо выбивать средства, составлять кучу бумаг, уговаривать людей, которым это совсем не нужно. Или поискать возможность устроиться в другой институт или в КБ. Нет сил. То есть желания. Значит, не слишком-то интересно. Не так: интересно, но зачем? Зачем и кому может пригодиться то, что я сделаю из прихоти, из собственного интереса? И зачем это мне? Сердце не забьется быстрее; душа останется сухой и холодной. Моя душа, как у любого человека, хочет прежде всего любить. А любить все подряд и всех подряд она разучилась. Я разучилась. Поэтому ни в чем и не вижу смысла. Не вижу, не вижу, не вижу…

Когда я стала сухой и черствой, когда разучилась видеть смысл? Нет сомнений: бесконечно долгая, тяжелая, однообразная поденщина в шотландской глубинке. И ожидание… Больно вспоминать. Годы, впустую выброшенные из жизни!

Когда я только начинала учиться в Англии, в Лондоне, я была полна надежд и увлечена своей темой. Все мне удавалось в тот год: и личная жизнь, и карьерный рост, и именную стипендию вот получила, в Англию поехала — сказка!

Работу сделала на совесть, но труд оказался тяжким, почти непосильным: приходилось одновременно и язык осваивать, и огромный объем литературы, потом — еще хуже! — писать текст на английском. Надорвалась тогда, что ли? Я вышла из университетских стен совсем опустошенная. О дальнейших занятиях наукой даже думать не могла; от вида чистого листа бумаги начинало тошнить. Как будто какой-то предохранитель в башке перегорел. Я держала в руках этот солидный диплом и не понимала, зачем он мне. Был ведь уже один, отечественного образца и тоже очень солидный.