Морок - Юлия Аксенова Страница 17

— Я тоже видела. Правда, забавно!

Вошла Танюшка. Танюшка совсем молоденькая, в отличие от нас с Земляникиной, старых кочережек; только институт закончила. У нее есть почти любимый будущий муж и будущий, но уже очень явственно существующий ребенок. Она светла и гармонична, весела и полна любви — аж через край. Тем не менее общение с Татьяной дается мне с некоторым усилием.

Я слишком сильно чувствую все, что происходит в ее теле. Это сродни дежавю. Мне кажется, что я знаю каждое ощущение. Когда Татьяна жалуется на какие-нибудь неудобства, я с трудом прикусываю язык, чтобы удержаться от совета. Что скрывать от самой себя: мне этого остро не хватает — рожать детей. Но рожать несчастливую безотцовщину — нет… Нет, нет, это не обсуждается! Что приятно: как правило, я не ошибаюсь в своих невысказанных советах и прогнозах. Может, бросить мне все свои дипломы в унитаз и выучиться на акушерку?..

— Привет, Танюш! Ну, давайте, девчонки, рассказывайте, что вам такого интересного по телевизору показали.

— Да это так не расскажешь: это надо было видеть!

— Ленка, поганка, прекрати меня поддразнивать!

— Да нет, правда, там… ничего особенного. В Европе сильные снегопады и нулевая температура, так что гололед страшенный. Они просто снимали, как люди на льду падают.

— Лена, ну прикол же не в том, что обычные люди, прохожие. Представляешь… — Таня обернулась ко мне, и я решила, что пора вылезать из насиженного кресла, уступая это почетное место ей. — Сиди, сиди, я еще не устала!.. Ну вот, представь: человек, например, посыпает тротуар песком, но идет при этом спиной вперед — и сам же падает.

Я хмыкнула:

— Это, наверное, постановочные съемки.

— Нет, — горячо возразила Земляникина. — Видно, что нет. Они просто не знают, как со льдом обходиться надо. У дворника нет сноровки песок сыпать, лопатой орудовать. А еще там было… помнишь, Тань?.. как корреспондент шлепнулся? Он рассказывает что-то очень серьезно — про снег, про зимнюю сказку; медленно идет вперед. Улица вся заснеженная, такая умиротворяющая обстановка. И вдруг — раз! Он сильно ударился, плашмя, но виду не подал, улыбнулся… Он высокий еще, ему падать было далеко…

Я ясно представила себе стремительное падение с высоты, ну, хотя бы моего чуть выше среднего роста, и меня передернуло.

— Да, девочки, — сказала я, стараясь удержать на лице легкую ухмылочку. — Представляете, вот так жить? Грохнулся оземь, треснулся со всего маху, а дальше улыбайся как можно более естественно и делай вид, что тебе не больно, что так и было задумано.

— Брось, это не жизнь, это только работа.

Я промолчала: и без того слишком увлеклась! Еще немного — и примусь жаловаться, и сама поверю, что несчастнее меня никого нет на свете.

Я не стыжусь прилюдно плакать, но жаловаться ненавижу. Это все равно что публично раздеваться, приговаривая: «Посмотрите, какая я бедная, вот у меня и бельишко драненькое…»

Зло подумала…

Я все чаще злюсь. Утром сегодня копалась в сумочке, не могла найти заколку, и злилась — аж рычала от злости, и сумочку хотела порвать, как мокрую газету, — и не могла остановиться. Еще чуть-чуть — и стану привыкать. Что со мной? Раньше такой не была.

Надо держаться. Держаться, держаться. Зубами, когтями. Вслепую, втемную. Нельзя поддаваться злости и страху. Это будет конец… Конец чему? Надежде… На что надежде?.. Страшно!.. Плохо мне. Неужели ничего никогда не изменится? Неужели так будет теперь до конца? Одиночество, бессмыслица и терпение, терпение, терпение… Так и тянуть до конца блеклую, постылую лямку никому не нужного груза. Ни богу свечка, ни черту кочерга…

Прочь, ночные мысли, прочь!.. Прочь!!!

Что еще произошло сегодня примечательного?

Да! Как я забыла?! Мне спать остается часов шесть от силы. Я завела будильник, чтобы утром посмотреть «Евроньюс». Не то чтобы уж очень девчонки меня вдохновили своим рассказом. Просто я ведь почти по всем российским каналам новости и аналитические программы смотрю, когда получается, так отчего же отказывать во внимании Европе? Мама считает мое увлечение вредным для душевного равновесия: как ни включишь, взрывы, войны, теракты. А я не вслушиваюсь. Меня спроси потом — с трудом припомню, что в стране и в мире происходит. Только если не включу новости, и не чувствую, что домой пришла.

* * *

Виктор второй час ворочался с боку на бок и не мог заснуть. Бессонница оказалась обстоятельством неожиданным и совсем нежелательным. Завтра тяжелый день — первый после каникул, — съемки снегопада не в счет. Целый день прорабатывать вместе с Линдой программу, вечером ее эфир. За Линду Джемс он пока еще волновался больше, чем за себя.

Он лег сегодня пораньше, наслаждаясь ощущением покоя, проистекавшим оттого, что женщины, с которой он провел несколько недель, нет в его доме и больше не будет. Даже стильная, до сих пор не обжитая квартира, в которую он переехал меньше полугода назад и к которой все не мог привыкнуть, показалась ближе и роднее.

Тем не менее не спалось. Между ребер будто битого стекла насыпали — последствие вчерашнего падения, — и Виктор все пытался улечься так, чтоб не кололо. Но слабая, вполне терпимая боль напоминала о себе ровно в те моменты, когда он начинал задремывать. Голова, совершенно свободная от мыслей, казалась пустой, и все тело тоже казалось пустым и легким, как воздушный шарик, заполненный… чем их там заполняют, чтоб они летали? Заснуть в таком подвешенном состоянии было почти невозможно.

Наконец Виктору все-таки удалось как-то угреть бок и соскользнуть в дрему.

Негромкий женский голос, отчетливый в тишине, произнес совсем близко: «Мне очень плохо!» Сердце бешено заколотилось. Судорожный вдох — и Виктор открыл глаза. Голос еще резонировал в ушах, как будто прозвучал не во сне, а наяву.

Виктор вздохнул и сел, опершись спиной о деревянное изголовье кровати. «Что же я так плохо сплю?» — подумал он. Стал перебирать в уме все темы, которые могли его тревожить.

Прежде всего, эта женщина. Ведь он слышал в полудреме женский голос. Они расстались по-хорошему; Виктор поговорил с ней по-человечески, постарался объяснить, что дело в нем и его заморочках. Она все равно плакала. Виктор решил, что в дальнейшем воздержится от подобных экспериментов. Лучше уж с теми, кому все равно. Он убедился, что сердцу не прикажешь, и — довольно. Виктор принял это решение еще до того, как за ней закрылась дверь — несколько дней назад, — и перестал мучиться чувством вины. Да и голос, услышанный во сне, совсем не походил на ее голос.

Неприятности с машиной? Он ухитрился крепко «поцеловаться» с каким-то «порше». Но переживать не из-за чего: обошлось глубокой вмятиной на боку, правила нарушил тот водитель, все хлопоты лежали на страховой компании. Опасности не было, потому что все произошло на малой скорости, в плотной городской пробке. Виктор и вспоминал-то об этом инциденте, только когда видел помятое крыло своей машины: не хотел он оставаться без автомобиля и собирался отдать его в мастерскую только на время своей командировки.