Наследство Крэгхолда - Эдвина Нун Страница 17

И тут Гай Вормсби засмеялся, и его безудержное веселье буквально наполнило всю комнату. Для Гая такая реакция была настолько необычной, что Питер Каулз, совершенно ошарашенный и сбитый с толку, не знал, как вести себя дальше. Но обычно веселье бывает заразительным, и этот раз не стал исключением. Помимо собственной воли, несмотря на свои обиды, Питер тоже громко рассмеялся каким-то высоким пронзительным смехом, что вызвало у Гая новый взрыв веселья.

Наконец смех стал затихать, и, когда это произошло, оба они замолчали, глядя друг на друга из противоположных концов комнаты глазами, полными слез. Питер, словно пьяный, плюхнулся на кровать с пологом на четырех столбиках — точно такую же, как у Энн, только для мужчины.

— Ну, ты чуть не уморил меня, парень, — качая головой и продолжая посмеиваться, сказал Гай. — Я думал, ты знаешь меня лучше.

— Я — тебя, да? — переводя дыхание, спросил Питер. — Что ты имеешь в виду?

— Только одно: твою болтовню насчет Кэтти и Энн Фэннер. Оскорбленный брат! Да тебе хоть сейчас прямо на сцену. Теперь я знаю, что тебя действительно беспокоит.

— Скажи мне, Учитель, — с широкой ухмылкой произнес Питер. — Что?

— Ты очень испугался, — неожиданно серьезно ответил Гай Вормсби, — что я заброшу все ради Энн Фэннер: пещеры, наши поиски в датском поселении — все вещи, которые так дороги твоему гадкому сердцу. Но не волнуйся, а то я чуть было не вызвал тебя на дуэль.

— На шпагах или пистолетах?

— Ну, что-то в этом роде, хотя для таких, как ты, сойдет и самопал. Наплюй ты на Кэтти и на божью коровку из Бостона, как ты ее называешь.

Питер Каулз перестал улыбаться. Его лицо стало необычайно торжественным и серьезным. Он вытянул вперед руки, словно хотел дотронуться до Гая Вормсби, по не мог — кровать стояла слишком далеко, однако затем он самодовольно ухмыльнулся, и момент был упущен. Гай Вормсби с удивлением наблюдал все это, снова не понимая своего ближайшего друга. На самом деле, если углубиться в факты, Питер Каулз был его очень близким, закадычным другом, старым приятелем, школьным товарищем — всем, чем хотите.

— Никаких женщин, Гай, — скорее торжественно, чем со смехом, произнес Питер. — Никогда больше женщины не должны встать между нами. Они того не стоят. Ни одна из них. Я не прав?

— Точно. Этого не будет, и заруби это себе на носу.

— Как я рад от тебя это слышать! А что же с божьей коровкой из Бостона? — Питер Каулз с удивительной настойчивостью снова вернулся к Энн Фэннер и намерениям Гая Вормсби по отношению к ней.

— У меня на ее счет есть кое-какие планы, но тебя это не должно волновать. В конце концов, хорошенькая пташка.

— Люблю, когда пташки попадают в ловушку, — фыркнул Питер.

— Наши мысли сходятся, — улыбнулся Гай Вормсби, — но помнишь, что я сказал тебе о дереве? По-моему, здесь все-таки что-то происходит и нам надо в этом разобраться. Я по-прежнему сомневаюсь, что это был несчастный случай.

— Тогда поговори сегодня вечером с Картретом, когда он вернется. А вообще, брось думать об этом, ладно? Мы же хотим получить то, ради чего приехали сюда, так ведь?

— Абсолютно верно.

— Вот это по-нашему! — Пит фыркнул от удовольствия; его водянистые голубые глаза просто сияли от счастья. — Вот теперь это старина Гай, а то ты меня и вправду напугал, понимаешь?

— Не волнуйся. Я всегда знаю, что делаю.

И это было так.

До сегодняшнего дня жизнь Гая Вормсби складывалась очень успешно. Он всегда знал, чего хочет, и стремился к поставленной цели, никогда не позволяя кому-то или чему-то встать между ним и тем, чего он действительно желал.

Питер Каулз не должен был знать всего, что знал он, поэтому оставалось кое-что известное только ему одному, и это было в интересах дела и, что еще важнее, в интересах самого Гая Вормсби.

Это был самый главный закон его существования: выживает тот, кто лучше всех умеет приспосабливаться. Он усвоил этот урок чуть ли не с самой колыбели, когда инстинктивно почувствовал, как заставить мать взять его на руки: для этого надо как следует кричать — достаточно громко и достаточно долго. С этого времени стремление покорять женщин стало его второй натурой, и еще ни одна из них не одержала в этой игре верх.

Даже Кэтрин Каулз во всеоружии всех ее прелестей это не удалось.

И этой Энн Фэннер — какой бы очаровательной и женственной она ни была — тоже не удастся.

— Питер, — зевая, сказал Гай, — может быть, выпьем еще по капельке и пойдем узнаем насчет обеда, а?

— Да, сэр, — с насмешливой услужливостью быстро ответил Питер в ответ на это предложение.

На письменном столе стояла большая бутылка шотландского виски, пара стаканов и ведерко со льдом. Питер был просто счастлив: снова все было как в старые добрые времена.

Они с Гаем против всех.

Против всех ведьм и колдовства и женщин во всех воплощениях. Он пребывал в таком восторге от того, как все теперь складывалось, особенно после неудачно начавшегося дня, что был готов запеть от радости.

И запел.

Комната огласилась очень неважным, но полным энтузиазма исполнением хора «Вперед, воины Христа…». Гай Вормсби, надежно укрывшись в удобном кресле, тихо посмеивался. У каждого короля должен быть придворный шут для потехи. Так и у него был Питер Каулз.

Бедный, смешной, предсказуемый Питер Каулз.

А Кэтрин Каулз была его королевой.

Хотя бы только по названию.

Ближе к вечеру все вокруг Крэгмура было словно окрашено бледными, едва поблескивающими сероватыми лучами тусклого солнца. Они тревожно скользили по небу, сплошь затянутому такими плотными облаками, что самого неба почти не было видно. Крэгхолд-Хаус, отчужденный и холодный, стоял во всей своей готической красоте и величии. Октябрьский воздух был колючим и неприятным. Голые кипарисы, дубы и вязы стояли словно часовые гигантского кладбища — деревянная армия монолитов, готовая сражаться с невидимым врагом.

Против всех призраков царства Тьмы.

И таинственной легенды.