Хаггопиана и другие рассказы - Брайан Ламли Страница 13

После этого я не видел Костаса почти целый месяц. Вряд ли ему хотелось быть рядом со мной — наверняка он понимал, что я оплакиваю не только свою жену!

Что ж, на этом заканчивается первая стадия, мистер Белтон. Ко мне быстро вернулись прежний вес и здоровье, лицо и тело вновь помолодели, и я стал почти тем же человеком, что и прежде. «Почти» — потому что, естественно, полностью прежним я стать не мог. Во-первых, я лишился всех своих волос. Как я уже говорил, эта тварь настолько истощила меня, что я одной ногой стоял в могиле. А кроме того, как напоминание о прошлом ужасе, на моем теле остались шрамы, и еще больший шрам в моей душе, который болит до сих пор, когда я вспоминаю лицо моей жены, каким я видел его в последний раз.

В течение последующего года я закончил свою книгу, но ничего не упомянул о своих открытиях во время «Экспедиции за ламантинами», а также о своих злоключениях с чудовищной рыбой. Книгу я посвятил, как вам наверняка известно, памяти моей несчастной жены, но прошел еще год, прежде чем эпизод с миксиной полностью изгладился из моей памяти. С тех пор я не мог вынести даже мысли о своей прежней жуткой привязанности.

Вскоре после того как я женился во второй раз, началась вторая стадия…

Какое-то время я ощущал странную боль в животе, между пупком и диафрагмой, но не побеспокоился о том, чтобы обратиться к врачу. Терпеть не могу врачей. Через полгода после свадьбы боль исчезла, но ее сменило нечто куда худшее!

Зная о моем страхе перед врачами, моя новая жена хранила мою тайну, и, хотя никто из нас этого не понимал, это было самое худшее, что мы могли сделать. Возможно, если бы я сообразил раньше…

Видите ли, мистер Белтон, у меня появился… да, новый орган! Из моего живота вырос придаток, похожий на хобот, с маленькой дырочкой на конце, словно второй пупок! Естественно, в конце концов мне пришлось встретиться с врачом, и, после того как он осмотрел меня и сказал самое худшее, я взял с него клятву — или, вернее, заплатил ему — чтобы он молчал. Он сказал, что орган невозможно удалить, так как он стал частью меня: со своими кровеносными сосудами, главной артерией и связями с моими легкими и желудком. Орган не был злокачественным образованием, но больше врач ничего объяснить не мог. Однако после ряда изнурительных анализов он все же смог сказать, что моя кровь тоже претерпела изменения. Судя по всему, в моем организме было слишком много соли. Врач сказал, что вообще не понимает, как я еще жив!

На этом все не закончилось, мистер Белтон, поскольку вскоре начали происходить другие изменения — на этот раз с самим похожим на хобот органом, когда крошечное отверстие на его конце начало открываться!

А потом… потом… моя бедная жена… и мои глаза!

Хаггопяну снова пришлось остановиться. Он сидел, раскрыв рот, словно вытащенная из воды рыба; все его тело била дрожь, по лицу стекали тонкие струйки влаги. Снова наполнив стакан, он напился мутной жидкости и вновь вытер внушающее ужас лицо шелковым платком. В горле у меня пересохло, и даже если бы я хотел что-то сказать, вряд ли сумел бы это сделать. Я потянулся к своему стакану, просто чтобы чем-то себя занять, пока армянин пытался овладеть собой, но стакан, естественно, оказался пуст.

— Я… мне кажется… вы… — судорожно пробормотал Хаггопян и зашелся хриплым лающим кашлем, собираясь закончить свою жуткую историю. Голос его стал еще более нечеловеческим, чем прежде.

— Вы… у вас куда более крепкие нервы, чем я думал, мистер Белтон, и… вы были правы: вас не так-то легко потрясти или напугать. Собственно, это я трус, поскольку не могу рассказать все до конца. Я могу лишь… показать вам, а потом вы должны уйти. Можете подождать Костаса на причале…

С этими словами Хаггопян медленно встал и снял расстегнутую рубашку. Словно загипнотизированный, я смотрел, как он разматывает шелковую ленту на поясе, как становится видимым его… орган, слепо шаря на свету, словно хобот муравьеда! Но это был не хобот!

На конце его виднелась открытая пасть — красная и омерзительная, с рядами острых мелких зубов — а по краям ее шевелились жаберные щели, вдыхая разреженный воздух!

Но даже на этом все ужасы не закончились. Когда я, пошатываясь, поднялся на ноги, армянин снял свои жуткие темные очки! Впервые я увидел его глаза, его выпученные рыбьи глаза без белков, словно шары из черного мрамора, сочащиеся болезненными слезами в чуждой для них среде, глаза, приспособленные к мутной воде морских глубин! Я помню звучавшие в моих ушах последние слова Хаггопяна, пока я, не разбирая дороги, бежал по берегу к причалу, слова, которые он прохрипел, сбрасывая пояс и снимая темные очки с лица:

— Не жалейте меня, мистер Белтон, — сказал он. — Море всегда было моей первой любовью, и я многое о нем не знаю даже сейчас, но еще узнаю. И я буду не одинок среди Обитателей глубин. Среди них есть та, кто уже ждет меня, и та, кто еще придет!

Во время короткого путешествия назад в Клетнос, несмотря на то что услышанное в немалой степени меня ошеломило, журналист во мне все-таки взял верх, и я снова подумал о чудовищной истории Хаггопяна и ее столь же чудовищных последствиях. Я думал о его огромной любви к океану, о странной мутной жидкости, с помощью которой он, очевидно, поддерживал свое существование, и о тонкой пленке защитной слизи, которая блестела на его лице и, видимо, покрывала все его тело. Я подумал о его странных предках и экзотических богах, которым они поклонялись, о созданиях, выходивших из моря, чтобы спариваться с людьми! Я думал о свежих отметинах, которые я видел на брюхах акул-молотов в большом аквариуме, отметинах, сделанных не паразитами, поскольку Хаггопян выпустил своих миног в море три года назад, и о второй жене, которую упоминал армянин, по слухам, умершей от некоей «экзотической болезни»! Наконец, я подумал о других слухах, ходивших о его третьей жене, о том, что она больше не живет вместе с ним. Но лишь когда мы причалили в Клетносе, я понял, что эти слухи на самом деле не соответствуют действительности.

Ибо, когда верный Костас помогал старой женщине выйти из лодки, она наступила на тянувшийся за ней край платка. Платок и ее вуаль составляли единое целое, и из-за ее неуклюжести на мгновение приоткрылись лицо, шея и плечо чуть выше левой груди. В тот же миг я впервые увидел целиком ее лицо… и красные шрамы, начинавшиеся чуть ниже ключицы!

Наконец мне стало ясно странное влечение, которое испытывала она к Хаггопяну, подобное омерзительной тяге, которую испытывали к жуткой миксине из его рассказа ее добровольные жертвы! Мне также стало ясно, почему меня привлекли ее классические, почти аристократические черты, ибо это были черты одной известной в последнее время афинской модели! Третьей жены Хаггопяна, вышедшей за него замуж в день своего восемнадцатилетия! А потом, снова вспомнив о его второй жене, «похороненной в море», я, наконец, понял, что имел в виду армянин, когда говорил: «Среди них есть та, кто уже ждет меня, и та, кто еще придет!»