Наказать и дать умереть - Матс Ульссон Страница 76

Тем не менее мне не хватало ее голоса, ее манеры выражаться, ее тела, тепла.

Раньше я никогда не влюблялся, не позволял себе такого.

Теперь же удивлялся самому себе. Я несколько раз ездил в Мальмё, уверяя себя, что должен встретиться с Эвой Монссон. Но у Эвы никогда не находилось для меня времени, а если оно и появлялось, то ненадолго.

Снова и снова я мелькал под окнами рекламного бюро, где работала Бодиль, втайне надеясь, что она выйдет на улицу, но Бодиль будто затаилась.

Наконец я получил от нее мейл. Пять тысяч триста девять знаков – объем хорошего газетного репортажа. Но чем дольше я читал ее размышления – о себе и обо мне, о браке вообще и ее браке в частности, о ее дочери Майе, муже и роли мужчин в ее жизни, – тем меньше что-либо понимал.

Именно так я ей и ответил.

«Возможно, я не сумела объяснить», – написала она.

«Судя по всему, так», – согласился я.

Через несколько дней она прислала мне эсэмэску: Ты ведь старше меня.

И что с того? – отозвался я, не понимая, к чему она клонит.

Но это так, я проверяла на birthday.se.

У меня были и моложе.

Ты педофил?

Но тебе тридцать восемь, Бодиль.

Я не об этом.

Когда я предложил встретиться, она отказалась, но через несколько часов прислала обнадеживающее сообщение:

Я подумаю.

Я воспрянул духом, однако Бодиль больше не выходила на связь.

Я не собирался справляться о ней в бюро и не хотел звонить на мобильный. Я забронировал билет до Нью-Йорка, собрал вещи и уехал в Стокгольм.

После летнего домика в Северо-Западном Сконе городская квартира показалась тесной и душной, и, вместо того чтобы страдать в ней от одиночества, я шлялся по кабакам.

Однажды мне показалось, что я ее видел. Бодиль как-то говорила, что бывает в столице по работе несколько раз в году. Она любила Стокгольм, что редко случается с жителями Мальмё. Я выбежал из ресторана и пустился вдогонку, но это оказалась не она.

Вечером накануне вылета в Нью-Йорк я сидел в баре ресторана «Рич» за бокалом красного вина и обсуждал с барменом Стефаном старые рок-группы, вроде «Mott The Hoople» и «The Stooges». Неожиданно она позвонила. В ее голосе было столько радости, что у меня потеплело внутри.

– Я только что слушала самую лучшую песню на свете, – сообщила Бодиль.

– Это какую же?

– Вот: «I’d rather be an old man’s sweetheart than a young man’s fool…» [47]Разве не прекрасно?

– Кэнди Стейтон.

– Ты знаешь?

– Это же классика.

– Все равно здорово! Я так устала от обманов и разочарований…

– То есть старик – это я?

– Я ожидала, что ты поймешь именно так.

Ее голос сразу погрустнел. Я жалел, что разочаровал ее.

– Но я нисколько не обиделся.

– А я опять сделала все не так, – отрезала Бодиль и бросила трубку.

Через четверть часа она позвонила снова:

– Что бы ты ни думал, я останусь при своем мнении.

При каком именно, мне предоставлялось догадываться самому, потому что Бодиль тут же исчезла.

Я мучился надеждой, но еще больше безнадежностью.

Когда я вернулся из «Рича», под почтовой щелью в прихожей лежал конверт, подписанный рукой Симона Пендера. Он сообщал, что после моего отъезда обнаружил в почтовом ящике пакет на мое имя. Адреса не было, только «другу Харри», значит в ящик его опустил не почтальон. Пакет прилагался, и я сразу понял, что в нем не письмо. Вскрыв посылку, обнаружил тоненькую цепочку с крючком, на ней висел маленький скалящийся череп.