Зимняя жатва - Серж Брюссоло Страница 7

Обитателям пансиона пришлось привыкнуть жить в полутьме — во-первых, окна закрывались листами черной бумаги, а во-вторых, на поверхность электрических лампочек наносилась синяя краска. С противовоздушной обороной шутки плохи — светящиеся окна навели бы на ложный след англичан, безобидное детское учреждение они могли принять за подозрительный заводик в Борделье. Такая вероятность вызывала озабоченность у старины Леона, который регулярно обходил коридоры, проверяя, не отклеилась ли из-за сырости бумага на окнах. Эти меры предосторожности провоцировали у некоторых воспитанников удушье на почве клаустрофобии и тяжелые приступы астмы, с которыми трудно было справляться при практически полном отсутствии медикаментов. У Жюльена, правда, обстановка подлодки при полном погружении особой неприязни не вызывала — он представлял пансион в виде гигантского «Наутилуса», ушедшего под землю и совершавшего на огромной глубине свое тайное путешествие.

Закутавшись в одеяло, предусмотрительно взятое в дортуаре, Жюльен в одиночестве сидел в библиотеке, дополняя и уточняя список необходимых вещей, которые должен иметь при себе потерпевший кораблекрушение. Он перечитывал «Таинственный остров» так внимательно, словно собирался сдавать экзамен, в подробностях изучая содержимое сундука, брошенного в море капитаном Немо. Иногда в мечтах мальчик видел себя на берегу атолла, о который бьются огромные, накатывающие со всех сторон волны, в компании прирученного им негритенка, служившего ему верой и правдой. На необитаемом острове можно было бы соорудить крепкую хижину для них с Клер и обнести ее забором, чтобы мать чувствовала себя в безопасности. Негритенок из племени людоедов повиновался малейшему движению его пальца и даже просто взгляду, подтверждая готовность выполнить любое приказание раболепными репликами «Да, хозяин!» или «Слушаюсь, хозяин!». Великодушный Жюльен запрещал ему так себя называть, но абориген и слышать об этом не желал, неизменно обращаясь к нему, как к господину. Он никогда не уставал и всегда пребывал в прекрасном настроении. Легко вскинув на плечо ствол кокосовой пальмы, негритенок постоянно напевал заунывную песню рабов — сборщиков хлопка.

В тайном альбоме-дневнике Жюльен нарисовал остров, хижину и Клер, очаровательную, в звериных шкурах, похожую на дикарок из кинофильмов о Тарзане.

— Слышал? — прошептал как-то вечером Антонен, усаживаясь напротив. — Теперь уж известно наверняка: американцы высаживаются! Война, считай, закончилась, боши уже драпают. Зададут же им жару американцы! Это теперь вопрос нескольких недель. Если так все и будет, к летним каникулам Францию полностью освободят.

У Жюльена перехватило дыхание. Окончание войны означало, что скоро за ним приедет мать. Его захлестнула радость, к которой примешивалось немного тревоги. Три ночи он не мог сомкнуть глаз, рисуя в своем воображении картины будущей встречи. И все же сведения о скорой высадке американцев оставались сомнительными и противоречивыми, неизвестно, стоило ли им верить. Пессимисты только ухмылялись, утверждая, что боши обосновались во Франции прочно и, судя по всему, надолго.

В это смутное время Жюльен загорелся идеей основать подпольную организацию. Тысячи названий — одно таинственнее другого — приходили ему на ум: «Движение черных масок», «Банда кожаных масок» или «Банда безликих»… Но его робкие попытки заинтересовать товарищей не возымели успеха. Воспитанники пансиона Вердье оказались тупицами, им недоставало воображения и романтической жилки. Всеми их помыслами, без остатка, завладели черный рынок, сигареты и скверное спиртное, производство которого процветало в деревнях; выпить такого самогона и не закашляться считалось у подростков высшей доблестью. Любимым развлечением стала игра в жуликов, а мошенники, сумевшие обогатиться на продаже неизвестно чего и всего подряд, заслуживали всеобщее восхищение. За пять лет старьевщики превратились в миллиардеров, а бакалейщики обзавелись замками в долине Луары. Дипломы, заслуги, профессии — все в одночасье утратило смысл, стало невостребованным. Учеба отошла на второй план, куда выше ценилось умение обойти соперника, проявить большую хитрость и изворотливость, чем сосед. Деньги, деньги… Они становились ключом, открывающим любую дверь.

Жюльен не выносил в однокашниках их манеру смаковать словечки, почерпнутые из низкопробных детективов: «бабки», «монеты», «башли», — которые те перекатывали во рту, как мокроту, и произносили по-особому, словно выплевывая каждый слог.

Романтика воровства захватила и Жюльена, но воровства совсем другого свойства — легкого, элегантного. В мечтах мальчик рисовал себя грабителем-джентльменом вроде Арсена Люпена или Конана Лорда, знаменитого лондонского вора. По ночам он выбирался из дортуара и отправлялся в путешествие по коридорам. Одевался он только в неприметно-серое, в самую темную одежду из своих запасов, накинув сверху старую плащ-накидку и надвинув на лоб капюшон, чтобы полностью скрыть верхнюю часть лица. Как-то раз, улучив удобный момент, когда консьерж раздавал почту, Жюльен ухитрился проникнуть в привратницкую и снять с гвоздя отмычку. Благодаря этому бесценному инструменту ни один из бесхитростных замков пансиона больше не представлял для него непреодолимой преграды. Достаточно было нескольких капель масла, и — «крак-крак» — дверь поддавалась, издавая жалобный стон проржавевшими петлями. Но до решающего момента он старался не попасться на глаза, укрывшись за бюстом или гипсовой статуей, пока сонный сторож, совершая свой обход, не принимался так сладко зевать, что невольно становилось страшно за его челюсти.