Золотой Лингам - Сергей Юдин Страница 7

– А я что? Я разве против? Надо, так провожу…

– Уймись, развратный сластолюбец! На чужой каравай рот, так сказать, не разевай!

– Это кто «каравай»? – возмутилась Танька. – Ты меня еще бубликом обзови… И, вообще, знаете, что я вам скажу: перед сном не плохо было бы искупаться. Леш, как ты думаешь, вода в речке сейчас очень холодная?

Рузанов ответил, что вода в Сабле и в жаркие дни не слишком теплая, но предложение искупаться поддержал, хотелось смыть с себя усталость долгого дня. Димка, избавившись от головной боли, стал весьма оживлен и тоже был готов на любые подвиги, тем паче – на глазах у Татьяны.

Алексей порылся в платяном шкафу и нашел стопку махровых полотенец; прихватив три из них, друзья вышли из дома.

Ночная прохлада чуть было не убила в зародыше и, во всяком случае, сильно остудила их героический порыв, спутники Рузанова затоптались в нерешительности на крылечке. Чтобы подбодрить их, он первым ступил на тропку и, бодро насвистывая, двинулся в темноту. Димка с Татьяной поплелись за ним, зябко поеживаясь.

Когда они дошли до задней калитки, то обнаружили весь ведущий к реке склон покрытым туманом, до того густым и плотным, что его, казалось, можно было черпать пригоршнями. Алексей вытянул вперед руку и не увидел своих пальцев; чудилось, за забором лежит какая-то бездонная пропасть. Висящий прямо над ними месяц не только не рассеивал голубовато-белесую мглу этой творожистой субстанции, но, напротив, словно бы придавал ей большую вязкость. Когда Алексей отворял калитку, ему на мгновение показалось, что вся эта тягучая масса начнет сейчас, как квашня, переползать в огород. Но ничего такого не произошло, туман так и продолжал клубиться за оградой, и он, подхватив под руки Таню и Димку и увлекая их за собой, побежал вниз, не разбирая дороги.

Под негромкие взвизги Таньки, которой мокрая и холодная трава хлестала по голым ногам, и какое-то марсианское уханье Скорнякова, друзья мигом домчались до реки. Здесь, на берегу, туман был почему-то не таким густым и стелился только над самой водой. Не давая себе времени на раздумья, Алексей сбросил одежду, осторожно прошел по осклизлым мосткам, затаил дыхание и прыгнул в речку: ожидаемого обжигающе-холодного удара не последовало – вода оказалась почти теплой, по крайней мере, значительно теплее воздуха, так что он с удовольствием лег на спину и стал медленно сплавляться по течению.

Услышав за собой радостное фырканье Димки, он перевернулся, нырнул в сторону берега и оказался лицом к лицу с входящей в воду Гурьевой. Ничуть не смутившись (вот преимущество красивых женщин), она медленно легла в темную воду и поплыла; ее обнаженное тело то матово поблескивало и серебрилось в лунном свете, то скрывалось в молочной дымке, и Алексей с удовольствием наблюдал за ней с мостка, пока Димка не устроил шумную возню с воплями и тучей брызг.

Когда они после купания, завернувшись в полотенца, молча поднимались сквозь туман по склону, со стороны это наверняка выглядело как шествие привидений. Жаль, оценить такое инфернальное зрелище было совершенно некому, все вокруг спало мертвым сном: ни пенья птиц, ни стрекота кузнечиков. Почти абсолютная тишина, не нарушаемая и малейшим дуновением ветерка, глухим куполом накрыла деревню.

Дома Скорняков заявил, что ни за что не станет спать на печке, где теперь ему казалось чересчур жарко, и пошел стелить постель на терраске. Конечно, он был уверен, что Танька пойдет с ним, а уж вместе и мороз не страшен, но вот беда – Гурьева вовсе не подумала поддержать его в этом начинании. Великодушное предложение Рузанова уступить ей единственный имевшийся в комнате топчан она также с пренебрежением отвергла, решив устроиться на гобце, где, безусловно, было не так жарко, как на самой печи, но места для них двоих уж никак не хватало.

Чуть поколебавшись, Рузанов сказал Димке, что готов поменяться с ним и сам пойти спать на терраску, но тот, уже из чистого упрямства, не пожелал отказываться от своей идеи, только уволок с собой два ватных одеяла и старенький электрообогреватель, обнаруженный Алексеем в горнице.

Был третий час ночи, когда все наконец улеглись. Рузанову показалось, что уснул он почти мгновенно. Стоило выключить свет, как оглушающая темнота навалилась на него, и он уже плыл по широкой мглистой реке струящихся и постоянно меняющихся образов и смутных видений.

Что заставило его проснуться, Алексей точно не знал. Вероятно, этот очень тихий, но отчетливый звук шагов в комнате. Во всяком случае, это было первое, что он услышал, неожиданно очнувшись ото сна.

Надо признаться, впечатление было довольно жутковатое; Рузанов лежал в темноте с открытыми глазами и прислушивался, дожидаясь повторения разбудивших его звуков и всей душой надеясь на то, что они ему лишь примерещились. Не тут-то было! Буквально через минуту звук повторился: топ-топ, топ-топ. Казалось, ребенок небольшими шажками осторожно ступает по полу: топ-топ, топ-топ-топ. Это явно не был звук шагов взрослого человека, но и животное, которое бы так топало, Алексей представить себе не мог. Очевидно было одно: кто-то ходил по комнате, тихо переступая маленькими ножками. Вскоре к этим звукам прибавилось еще какое-то недовольное и совсем уж человеческое сопение и фырканье.

Медленно приподнявшись в постели, Алексей попытался нащупать фонарик, оставленный им вечером на подоконнике, и не нашел его. Наконец, вспомнив, что сам же переложил его на пол около лежанки, он схватил фонарь и, надавив на кнопку, направил неяркий желтоватый луч на то место, откуда только что слышались поразившие его звуки. Только на краткий миг Алексею показалось, будто он увидел, как нечто, теперь уже с довольно громким топотанием, метнулось через всю комнату и затаилось в темноте около двери. Он соскочил на холодный дощатый пол и, освещая себе путь фонариком, подошел к русской печке, а затем осторожно двинулся вдоль гобца к двери. Никаких признаков чужого присутствия. Когда Рузанов уже решил включить верхний свет, откуда-то из-под печи вновь послышалось сердитое пыхтение. Присев на корточки, Алексей посветил на дощатую дверцу, ведущую под гобец: она была закрыта, но в нижнем правом углу ее чернело небольшое отверстие (еще днем он недоумевал, зачем оно тут вырезано, – для кошки слишком мало, не для крыс же, в самом деле). Стараясь не шуметь, Рузанов потянул на себя дверцу и направил луч в открывшийся проем. Под гобцем, поминутно вздрагивая всем телом и пряча нос в колючем частоколе серебристых игл, сидел здоровенный еж, посверкивая на Алексея маленькими блестящими глазками. Его сердитое шипение и пофыркивание заставило Рузанова рассмеяться. В неверном свете фонарика еж комично смахивал на бабку Люду – тот же длинный подвижный нос, те же черные глазки-буравчики, и даже взгляд его показался Алексею столь же настороженно-насмешливым, как у старухи Развоевой. Облегченно вздохнув, он поднял голову и увидел прямо перед собой лицо Таньки. Она смотрела на него, чуть свесившись с гобца, и иронически улыбалась.

От неожиданности он смутился словно подросток, застигнутый за чем-то стыдным. Ситуация и впрямь со стороны могла показаться несколько двусмысленной, и Рузанов, только усугубляя подозрительность своего поведения, принялся бормотать о шныряющих кругом ежах и даже ввернул что-то насчет собственного благоразумия (дескать, ты, Тань, чего такого не подумай, я ни о чем таком не думал).