Лев правосудия - Леена Лехтолайнен Страница 56

«Итальянская полиция объявила в розыск Даниэля Ланотте, подозреваемого в убийстве Дольфини. Парни немного запоздали».

Досье Даниэля Ланотте было на английском и составлено кем-то другим, не Рютконеном. На нем стоял гриф особой секретности. Указывалось настоящее имя — Давид Сталь, и еще одно, которым он пользовался: Антон Каллас. Сталь был гражданином Финляндии, Ланотте — Швеции, Каллас — Эстонии.

Согласно данным итальянской полиции, Ланотте являлся двойным агентом, который начал свою игру с изотопом Sr-90, без приказа уничтожил яхту, на которой находился Борис Васильев и трое его людей, после чего передал Европолу лишь часть изотопа, хотя утверждал, что передал все. Европолу было известно точное количество проданного, а также то, что продавший изотоп белорусский бизнесмен Иван Гезолиан отправил своего представителя Карло Дольфини вслед за Сталем. Однако Сталь убил Дольфини и сбежал.

В итальянскую полицию поступило анонимное сообщение о трупе Дольфини в арендованной Ланотте квартире, но нашли его не там, а лишь через полгода, в болотистой местности в нескольких километрах от Монтемасси. Ланотте подозревают также в убийстве жены Дольфини. И он по-прежнему находился в международном розыске. Высказывалось предположение, что Сталь попытается попасть в Финляндию, где у него подруга. Ее участие в событиях в Италии оставалось неясным.

В конце служебной записки имелось добавление: согласно только что полученной наводке, у Сталя есть еще один псевдоним — Бенгт Няккялаярви. А поскольку эта фамилия саамская, то у разыскиваемого может быть еще и норвежский паспорт. [29]

Мне стало смешно: Рейске удалось одурачить Рютконена. Но был ли Рютконен на самом деле таким идиотом, что даже не пытался выяснить, кто такой Рейска? Пожалуй, все-таки нет. И почему меня не допрашивали, если знали, что я находилась в Италии в момент убийства? У кого хватило влияния защитить меня или гарантировать мою невиновность — у Лайтио? Или это бывший премьер-министр постарался?

Я вполне могла поверить, что Давид убил Карло Дольфини: ему и прежде приходилось убивать, а Дольфини был пособником торговца «грязной» бомбой Гезолиана. Ну а Роза Дольфини? Я помнила встревоженный женский голос в телефонной трубке. Возможно, она была полностью посвящена в дела мужа и Давиду пришлось и от нее отделаться. А может быть, он просто хладнокровный убийца, думающий только о себе.

Этого Давида я не хотела больше знать. Возможно, он заслужил страшный конец в когтях белорусских мучителей. Я выключила компьютер, хотя знала, что заснуть в эту ночь мне едва ли удастся. Во всем мире не хватит текилы, чтобы залить боль моей души.

Воскресным утром солнце на мгновение осветило Хельсинки, но скоро облака одержали победу. Когда я ехала к Лэнгвику, ноябрьский сумрак лежал над миром, будто толстое одеяло, заглушая все чувства. Возможно, настала пора моего освобождения. Как долго мысли о Давиде были словно невидимая удавка у меня на шее, но теперь пришло время снять эту петлю. Что, в конце концов, осталось в памяти от наших отношений? Они были полны тайн и подозрений, а основывались на страсти, которая сталкивает двух человек, физически и духовно открытых друг другу, стирая из памяти все прочее. Я поставила диск «Пенсионеров», надеясь, что хумппа в исполнении любимой группы Рейски прогонит мое беспокойство.

С собой я везла принадлежности для ночлега и «глок». Еще я прихватила оружие менее заметное, чем пистолет, но тоже смертоносное: несколько кусочков высушенной бледной поганки. Уже пару лет эти грибы ездили со мной через таможни многих стран, и ни разу никто не заподозрил в них смертельную отраву. Опасными считали строчки и белые мухоморы, но бледную поганку мало кто замечает. Я сама не знала, для кого ее припасла и не была ли она для меня таким же последним средством, как ампула с цианидом для нацистов. Впрочем, самоубийство с помощью бледной поганки — не лучший вариант, потому что умирать придется очень долго.

У ворот позвонила Транкову, чтобы открыл: незачем ему знать, что в прошлый раз я подсмотрела код. Через мгновение створки раздвинулись и снова закрылись сразу же, как только я въехала во двор. Несмотря на то что шла лишь середина ноября, вилла Сюрьянена сияла почти рождественской иллюминацией: светодиодные гирлянды висели на деревьях, обрамляли водостоки и окна. Только здание студии оставалось темным. Я поставила фургон на стоянку, в это же время Транков пришел и открыл студию. Внутри опять повторилась знакомая церемония поцелуев в щеку, что вовсе не вызвало у меня отвращения. В помещении со времени моего прошлого визита появился двуспальный диван-кровать и круглый стол. Чучело рыси, к счастью, исчезло, картины были сложены в стопку у стены, на виду оставалась только та, что на мольберте, неоконченная. Я подошла посмотреть. Транков последовал за мной и встал так близко, что я почувствовала его запах и тепло тела.

Рысь стала выглядеть более живой, чем прежде. На заднем плане над вершинами гор появилось заходящее солнце, которое окрашивало ее шерсть в золотисто-желтый цвет. На переднем плане под изображением женщины и рыси теперь струился водный поток. Не знаю, где Транков взял этот пейзаж, возможно, выдумал.

Фигура женщины, обвитая по бедрам цветочной гирляндой, была еще не окончена. Цвет лепестков перекликался с пятнами на рысьей шкуре, зеленая листва словно трепетала на ветру, сильные босые ноги женщины стояли на мху. Казалось, человек и животное только что бежали вместе и остановились передохнуть; одна рука женщины была вскинута словно в приветствии, вторая лежала на голове зверя. Верхняя часть фигуры и лицо нуждались в доработке.

— Я отказался от мысли нарисовать у лесной принцессы длинные волосы: пусть они будут той же длины, что и шерсть рыси. В общем, как у тебя. Ты можешь опять раздеться? Здесь вроде бы тепло. Мне нужна только верхняя половина тела, но делай, как тебе удобнее.

Голос Транкова звучал без всякой игривости. Я сняла пиджак, шерстяную рубашку и футболку. Когда-то в минуту слабости я купила себе в аэропорту такую же футболку с рысью, какую отвезла Давиду в Испанию; сегодня я надела ее, потому что она больше ничего для меня не значила.

Транков поставил меня в ту же позу, что и в прошлый раз, но уже без погибшей под колесами рыси.

— Где моя партнерша? — спросила я. — Разве она больше не требуется?

— Я думал, она тебе не нравится, раз она мертвая, — с растерянным видом отозвался художник. — И отдал ее в один ресторан.

— Это верно, она мне не нравилась. И рысь на картине уже готова. Но мне нужно опираться на что-то, чтобы поза была естественной.

Транков отыскал табуретку, отрегулировал ее до нужной высоты и подставил под мою руку. От его прикосновения у меня по коже побежали мурашки и отвердели соски. Если Транков это и заметил, то никак не отреагировал. Вместо этого он зажег весь свет в студии, потом начал уменьшать его, регулируя расположение ламп с помощью пульта, пробовал разные варианты. Он выглядел сосредоточенным на работе профессионалом, и я, которая всегда восхищалась знающими свое дело людьми, уже почти забыла, в каких обстоятельствах повстречала этого человека впервые. Пришлось напомнить себе об этом.