Ребро беса - Валерий Пушной Страница 47

Былеев в трусах и майке сидел на деревянном стуле посередине небольшого помещения, которое было почти пустым. Его привезли сюда с завязанными глазами. Руки были связаны скотчем за спиной, ноги также спутаны.

Помещение хорошо освещено, с бетонными стенами, бетонным полом и металлической дверью. Кир с первого раза догадался, что это был подвал. Тут и там — несколько подержанных стульев. На бетонном полу — пружинный матрац в полоску. Не новый, но крепкий стол. На столешнице — лист бумаги, графин с водой и поднос с едой.

На лице Кира засохла кровь от ссадин и порезов. Он сидел, низко опустив на грудь голову, молчал.

Против него стояли двое. Оба издерганы и взбешены. Гусев и Бородавкин. Гусев взял Былеева за подбородок, приподнял голову, посмотрел в глаза и наотмашь сильно ударил по лицу. Кир застонал, выплюнул кровь.

— Не передумал? — устало спросил Гусев, вытер ладонями пот с лица.

Былеев захрипел и ничего не ответил. Гусев монотонно, осевшим от долгой постоянной натуги голосом спросил:

— Значит, не передумал?

И ударил под дых, а когда Кир согнулся, стукнул по голове.

Былеев упал вместе со стулом на пол. Подельники сосредоточенно и методично стали бить Кира ногами. Какое-то время он издавал хрипы и стоны. А когда отключился и затих, они отошли в угол, закурили. Перекурив, отбросили окурки к дверям, плеснули ему в лицо водой из графина, дали время прийти в себя. По их лицам было видно, что им до чертиков надоела такая канитель, проще было бы придавить, как вошь, и зарыть где-нибудь по-тихому.

Кир зашевелился, теряя ощущение низа и верха, задергал ногами, точно пытался подниматься. Они равнодушно смотрели на эти потуги. Потом подошли, подняли вместе со стулом, посадили. Гусев спросил:

— Соображать не перестал? Почитай еще раз, — взял со стола лист бумаги, поднес к лицу Былеева, — хорошо видишь? Читай внимательно, козел! А то я тебе зачитаю смертный приговор!

Кир опять, уже не в первый раз, остановил свой затуманенный взгляд на бумаге с текстом. Бумага перед глазами расплывалась мутным пятном. Он уже не мог сейчас заплывшими глазами различить, что было там написано, но в сознании плавали слова, прочитанные раньше. Они теперь то проявлялись, то выпадали из памяти. Перед ним был текст завещания. Гусев выждал некоторое время, оттянул за волосы его голову, прошуршал перед носом бумагой:

— Ты согласен подписать это?

Былеев постарался собраться с мыслями и хрипло разбитыми опухшими губами выговорил:

— Не могу я подписать этого.

— Тогда мы превратим тебя в месиво, в кусок мяса, в настоящий труп и закопаем в мусорной канаве! — пообещал Гусев и сморщился, как будто ему потянули прямую кишку из заднего прохода.

Кир в который раз с безнадегой в хриплом, уставшем повторять одно и то же голосе попытался снова объяснить:

— У меня есть законные наследники, жена и сын, эта бумага не будет иметь никакой силы.

Из-за спины Гусева раздался надтреснутый голос Бородавкина, похожий на дребезжание консервных банок, которые тащат по асфальту:

— Не лепи нам фуфло, мужик! Это уже будут не твои проблемы! Не суйся куда не просят! Хочешь жить — подписывай. Все равно заставим!

— Вы все равно меня убьете, как только я подпишу, я знаю это. — Былеев попытался пошевелить связанными за спиной руками и чуть выпрямить спину. — Зачем же мне подписывать собственную смерть? Убивайте сразу без подписи.

Бородавкин выступил из-за спины подельника, голова на длинной шее качалась, как лист на ветру, хотя никакого ветра в подвале не было и быть не могло. Здесь было сухо, но воздух был несколько сперт. Сбоку на бетонной стене — светильник с яркой лампочкой. И тишина, никаких звуков извне. Ощущение было такое, что тут давным-давно не ступала нога человека, что Гусев и Бородавкин случайно забрели сюда в поисках укромного места для расправы с ним. И если сейчас, ничего не добившись, они убьют его, то им не потребуется искать канаву, чтобы закопать труп, ибо здесь его никто не найдет до второго пришествия.

— Во мужик, — Бородавкин уставился на Кира. — Другие жить хотят, а этот, наоборот, просит убить его. Да я с удовольствием тебе кишки выпущу, как только Мама отмашку даст. Ты бы не обижал Маму, твоя жизнь в ее руках. Зря пузыришься. Мама не тронет тебя, если выполнишь ее условие. А нет, тогда сам виноват.