Скрипка дьявола - Йозеф Гелинек Страница 46

«— Я по горло сыт этим ничтожеством!

— Он не ничтожество, Жоан, просто некоторые артисты не хотят с тобой играть. Ты должен понимать, что, если Миша Майский, Марта Аргерих или, наконец, Ане, царство ей небесное, говорят нам, что хотят выступать в Национальном концертном зале, но предпочли бы другого дирижера, мы не можем ответить отказом.

— Разумеется, можете, другое дело, что не хотите.

— Клянусь, я всегда стою за тебя горой. Можешь спросить у Мансано.

— У какого Мансано?

— Директора Королевского театра. Разве он не твой друг?

— Друг, но при чем здесь он?

— Так как вы с ним друзья, он может подтвердить, что я несколько месяцев уговаривал Ане, чтобы концертом дирижировал ты.

— И Ане Ларрасабаль сказала, что предпочитает эту мумию Агостини? Никогда не поверю!

— Смотри, если ты так настаиваешь, вот передо мной электронное письмо, которое прислала мне Кармен Гарральде, представляющая интересы Ане. Хочешь, чтобы я его прочел?

— Перешли его мне.

— А вот этого я никогда не сделаю, я тебя прекрасно знаю, ты втянешь меня в какую-нибудь склоку.

— В какую склоку? Ведь Ане мертва.

— Послушай, вот оно: „Дорогой Альфонсо, несмотря на твое вполне понятное желание, чтобы концертом Паганини дирижировал руководитель Национального оркестра Испании, Ане считает, что сеньор Льедо не тот дирижер, который должен стоять на подиуме во время ее второго выступления в Мадриде. Хотя мы уже несколько лет не имели возможности слушать его вживую, диск, который он записал на прошлое Рождество для „Эмми“, заставил бы покраснеть даже Вальтера Легге: писклявые сопрано выводят слащавые рулады, на духовых как будто играют диабетики, псевдоэротичные скрипки пиликают мелодии Баха, как и не снилось Луису Кобосу или Пласидо Доминго в наихудшем исполнении „О sole mio“. [14]Гимны и снова гимны, якобы религиозные, но по манере исполнения ужасающе греховные. Все это так далеко от артистической безупречности, к которой стремится Ане Ларрасабаль, что объединить этих двух музыкантов в концерте Паганини было бы не просто неблагоразумно, но смерти подобно. Оставим в стороне укоренившуюся привычку сеньора Льедо, жертвами которой стали многие европейские музыканты, обращаться с исполнителями так, словно они малолетние преступники из исправительной колонии“.

— Замечательная женщина. Но смотри-ка, чем все закончилось. Я всегда говорю: „Не все коту масленица, придет и великий пост“.

— Ради бога, Жоан! Не смей так шутить!»

Вильянуэва остановил запись, и они оба с комиссаром Гальдоном посмотрели на Пердомо, чтобы узнать его реакцию. Тот недоверчиво покачал головой.

— Ну ка-а-ак? — торжествующе воскликнул Гальдон, растягивая «а», чтобы подчеркнуть, как он доволен.

Пердомо не мог скрыть своего негодования.

— Какой лицемер! Всего два часа назад он пел хвалу Ане Ларрасабаль. Если не возражаешь, я попрошу Льедо дать повторные показания, но на этот раз здесь, в УДЕВ.

— Нет, — остановил его Гальдон. — Он может подумать, что мы его подозреваем. Пусть пока погуляет. Посмотрим, занервничает ли он, узнав, что мы не поддались на уловку с арабским дьяволом. Его телефон у нас на прослушивании, так что в этом смысле он у нас под контролем.

Вспышка молнии, осветившая кабинет комиссара, послужила свидетельством того, что северо-восточный ветер принес грозу. Послышались раскаты грома, такие оглушительные, что все трое непроизвольно бросились к окну, чтобы убедиться, что молния не ударила в большой двор полицейского комплекса.