Сошедший с рельсов - Джеймс Сигел Страница 46

Время шло – неделя, другая, месяц.

Вместо работы я занимался размышлениями. Например, прикидывал, простит ли меня когда-нибудь Диана или нет. Арестуют ли по обвинению в убийстве или обвинят в незаконном присвоении денег. Ничего этого до сих пор не случилось. Но я понимал: еще не вечер.

В первый день безработицы я осознал, что, человек привычки, я запрограммирован каждое утро отправляться на службу. Поэтому сел в поезд и как обычно доехал до Манхэттена, а к вечеру вернулся домой. В немалой степени хандре способствовало окружение: меблированная квартира напоминала номер в мотеле, где отсутствовали горничные. Я чувствовал себя немного Златовлаской, которая переночевала в чужой постели. Словно кто-то должен был вот-вот появиться и выгнать меня вон. Имелись даже намеки на этого «кого-то» – крохотные свидетельства прежних постояльцев.

Например, книжка в бумажном переплете с закладками «Мужчины с Марса, женщины с Венеры». Кто ее обладатель – марсианин или венерианка? Я бы не взялся сказать.

За не слишком чистым унитазом обнаружилась зубная щетка – забавная, с изогнутой ручкой, чтобы добраться до самых труднодоступных мест. Цвета лаванды. Чей это цвет: мужской или женский? Или ничей?

А в ящике стола – лист линованной бумаги с обещаниями, похожими на новогодние обязательства: «Я буду активнее знакомиться с людьми» или «Я избавлюсь от излишней категоричности». И так далее. Я решил, что автор этих строк и хозяин книги – одно и то же лицо, поскольку в них просматривалось истовое стремление к совершенству. «Интересно, а как обстояло дело с нами? – подумал я. – Диана, наверное, с Венеры, а я с Плутона».

Я забрел в библиотеку на Сорок второй улице, потолкался по музею Метрополитен и почти весь день продремал в планетарии Хейдена. Порой я просыпался и таращился на звездный купол, как выходящий из анабиоза астронавт, затерянный во Вселенной.

Ежедневно я звонил Анне. Всегда по сотовому, поскольку мы придумали легенду, будто я отправился на съемки нового рекламного ролика в Лос-Анджелес. Как-то мне пришлось провести там целых два месяца, и мы решили, что это подходящая версия.

– Где ты сейчас? – спрашивала меня Анна.

На студии в Бербанке [39]. На улице в Венис [40]. Во взятой напрокат машине на пересечении Сансет и Ла-Сиенега.

– Круто, – восхищалась Анна.

Диана заявила, что пока не желает со мной разговаривать. Что подразумевалось под словом «пока», она не уточнила. Иногда я звонил, и трубку снимала она. Я надеялся, что наказание кончилось. Но Диана тут же подзывала к телефону дочь. Хотя в каком-то смысле наше общение ничуть не отличалось от того, что сложилось в эпоху Anno Domini [41], то есть эры диабета Анны. Только теперь в молчании Дианы чувствовалось не горе, a страшный упрек. И если раньше молчание было исполнено бессознательной ласки, то теперь в нем ощущалось затишье, как в третьесортном фильме, когда героиня перед решающим наскоком уверяет своего amigo [42]: «Все хорошо, все спокойно».

Я снова встретил Лусинду в конце февраля, в понедельник, на третьей неделе вынужденного безделья.

Моим первым порывом было немедленно спрятаться, нырнуть поглубже в людской водоворот. Вторым – поздороваться с ней. Наверное, потому, что я обрадовался: она жива и здорова. Бодра и даже с кем-то беседует. Это немного облегчало мне чувство вины.

Я, конечно, вспоминал ее и надеялся, что она сумеет оправиться от того, что сделал с ней Васкес.

Теперь я увидел, что ей это удалось. Круги под глазами исчезли. Она снова была красива – прежняя Лусинда.

Я любовался ею не меньше минуты, а потом перевел взгляд на того, с кем она говорила. Кто это, муж, которого я мимолетно видел у фонтана?

Нет, не муж. Этот был ниже ростом, моложе и одет небрежно. Может, коллега-брокер или сосед?

Похоже, они были на дружеской ноге. Остановились перед газетным стендом и начали что-то весело обсуждать.

А я оказался на ничейной территории: недостаточно далеко, чтобы остаться незамеченным, но и недостаточно близко, чтобы услышать слова. Стоило Лусинде повернуть голову налево, и я как на ладони – ненадежный человек, живое напоминание о перенесенном ужасе.

Я хотел избавить ее от этого. Но главным образом хотел избавить от этого себя.

И бросился наутек. Глядя вперед, чтобы случайно не встретиться с Лусиндой глазами, обогнул край медленно текущей толпы и устремился к лестнице, выводящей на Восьмую авеню.