В лесной чаще - Тана Френч Страница 43

Кэсси, как и я, была единственным ребенком в семье, поэтому мы обожали рассказы Сэма о его детстве: много детей (четверо братьев и три сестры), бегавших в старом сельском доме в Голуэе, бесконечные игры в ковбоев и индейцев, ночные вылазки на заброшенную мельницу, спокойный великан-отец и хозяйственная мать, вынимавшая из печи горячий хлеб, стучавшая по столу деревянной ложкой и пересчитывавшая детей по головам, чтобы убедиться, все ли вернулись на обед.

Родители Кэсси погибли в автокатастрофе, когда ей было пять лет; ее воспитывали дядя и тетя, жившие в ветхом домике. Она рассказывала нам, как брала взрослые книги из их библиотеки: «Золотую ветвь», «Метаморфозы» Овидия, «Мадам Бовари», — и хотя умирала от скуки, но дочитывала до конца, сидя на веранде в плетеном кресле и поедая яблоки под монотонный стук дождя. Однажды она забралась под старый шкаф и нашла там блюдце из китайского фарфора, пенни времен Георга VI и два письма какого-то солдата, писавшего с фронта во время Первой мировой войны. Никто не мог вспомнить, кто он такой, и половина строчек в послании вымарала цензура.

Я до двенадцати лет почти ничего не помнил, да и позже воспоминания собирались в какие-то унылые ряды — то серых кроватей в общей спальне, то холодных душевых с запахом хлорки, то мальчишек в школьной форме, хором распевавших протестантские гимны о верности и долге. Для нас с Кэсси детство Сэма представлялось историей из книжки с яркими картинками, где краснощекие малыши со смехом бегают наперегонки с лохматым псом. «Расскажи нам, как ты был маленьким», — говорила Кэсси, поудобнее устраиваясь на диване и подтягивая рукава на свитере, чтобы взять бокал с виски.

Впрочем, в разговорах Сэм обычно играл роль «подсобного», и меня это радовало в глубине души. Кэсси и я потратили два года, чтобы настроиться на одну волну и разработать целую систему из известных нам одним словечек и условных знаков, а Сэм попал в нашу компанию случайно, поэтому не было ничего зазорного в том, что он всегда держался немного отчужденно, бросая свои реплики со стороны. Его, похоже, это совсем не беспокоило. Сэм вытягивался на диване со стаканом в руке, стекло отбрасывало янтарные блики на ковер, и он с улыбкой следил затем, как мы рассуждаем о сущности времени, Т. С. Элиоте и научных объяснениях природы полтергейста. Разумеется, все это выглядело немного по-детски, тем более что мы с Кэсси ребячились напропалую («Укуси меня», — говорила она, и я хватал зубами ее за руку и кусал до тех пор, пока она не молила о пощаде), но в ранней юности у меня не было подобных бесед, и теперь я был от них в восторге.

Да, я все романтизирую, такая уж у меня натура. Вероятно, эти вечера были сочными и аппетитными, как корочка на пироге, зато остальной день бил по нервам и изматывал до предела. Официально мы трудились с девяти до пяти, но часто являлись утром еще до восьми, а уходили после восьми да еще брали с собой работу: протоколы допросов, свидетельские показания, записи, отчеты. Ужинать мы начинали в девять или десять, к полуночи разговор вертелся вокруг расследования, и лишь к двум часам мы выдыхались и падали в постель. У нас развилась нездоровая страсть к кофеину, и мы перестали обращать внимание на усталость. Однажды в пятницу вечером один из наших новых «летунов» по имени Корри на прощание сказал: «Ладно, ребята, до понедельника», — чем вызывал дружный смех, и О'Келли, хлопнув его по плечу, возразил: «Нет, паренек, жду тебя завтра к восьми».

Кстати, Розалинда Девлин мне в ту пятницу так и не позвонила. Часов в пять вечера, измаявшись от ожидания и беспокойства, я сам позвонил ей на мобильник. Она не ответила. Видимо, рядом родители, сказал я себе, а может, помогает организовать похороны, присматривает за Джессикой или просто плачет у себя в комнате, но тревога все равно осталась, она засела во мне, как гвоздь в подошве.

В воскресенье я, Кэсси и Сэм отправились на похороны Кэти. Рассказы, будто убийц тянет на могилу жертвы, по большей части легенда, но попробовать стоило; к тому же О'Келли решил, что это будет неплохо в плане пиара. Местную церковь построили в семидесятые годы, когда в моду вошел бетон, а Нокнари обещали превратить в новый мегаполис. Она была огромной, холодной и уродливой, с какими-то полуабстрактными сценами несения креста и громким эхом, разносившимся среди бетонных стен. Мы стояли в глубине зала в неброских темных костюмах и наблюдали, как прибывает публика: фермеры с кепками под мышкой, старушки в головных платках, модно одетые подростки, делавшие вид, что им на все плевать. Маленький, отделанный золотом белый гроб перед алтарем производил жуткое впечатление. Появилась Розалинда, она шла, опустив голову и сгорбив плечи, между своей матерью и тетей Верой. Джонатан с пустым взглядом шествовал за ними, ведя к первому ряду Джессику.

В воздухе пахло сыростью, ладаном и сухими цветами, на сквозняке оплывали свечи. У меня слегка кружилась голова — я забыл позавтракать, — и все вокруг смахивало скорее на воспоминание, чем на явь. Позднее я понял почему: двенадцать лет подряд я посещал мессы в этой церкви и, не исключено, сидел на одной из скамей во время поминальной службы по Питеру и Джеми. Кэсси незаметно потирала руки, пытаясь согреть.

Священник, очень молодой и серьезный, старался не ударить лицом в грязь, прибегая к обычному набору усвоенных в семинарии штампов. Хор белолицых девочек в школьной форме — одноклассниц Кэти — стоял плечом плечу и теребил листочки с нотами. Они пели гимны для утешения скорбящих, но их голоса звучали тонко и неуверенно, а некоторые и вовсе срывались. «Куда бы ни шел ты, я буду с тобой; иди смелее, иди за мной…»

Возвращаясь от причастия, Симона Кэмерон поймала мой взгляд и ответила кивком; глаза у нее вместо золотистых стали красными. Члены семьи вставали со скамьи и клали на гроб поминальные подарки: книжка от Маргарет, игрушечный кот от Джессики, карандашный рисунок Джонатана, висевший над кроватью Кэти. Последней приблизилась Розалинда и положила две розовые балетные туфельки, связанные между собой шнуровкой. Она нежно погладила их, наклонилась к гробу и разрыдалась, рассыпав по крышке каштановые локоны. Где-то в первом ряду послышался всхлип.

Небо было серо-белым, ветер в церковном дворике срывал с деревьев сухие листья. Репортеры перевешивались через ограду, щелкая фотовспышками. Мы нашли укромный уголок и внимательно рассмотрели присутствующих, но, естественно, не увидели ничего подозрительного.

— Много народу, — пробормотал Сэм. — Надо бы заснять всю эту компанию и проверить, нет ли кого лишних.

— Его здесь нет, — сказала Кэсси. — И вряд ли будет. Думаю, он даже газеты не читает. А если с ним заговорят об этом, сменит тему.

Розалинда, прижав к губам платок, медленно спустилась по ступенькам церковного крыльца, подняла голову и увидела нас. Она высвободила руку у державших ее матери и тетки и бросилась к нам в затрепетавшем на ветру черном платье.

— Детектив Райан… — Розалинда сжала обеими ладонями мою руку, глядя на меня мокрыми от слез глазами. — Я этого не вынесу. Вы должны поймать человека, который сотворил это с моей сестрой.

— Розалинда! — хрипло крикнул за ее спиной Джонатан, но она даже не обернулась. Ее руки были тонкими, мягкими и очень холодными.