Огненная проповедь - Франческа Хейг

Я всегда думала, что они придут за мной под покровом ночи, однако силуэты шестерых всадников появились на горизонте в самый разгар дня. Стояла пора сбора урожая. Всё поселение поднималось ни свет ни заря и трудилось в полях допоздна. На истощенной земле, отведенной Омегам, не приходилось ждать хорошего урожая. В прошлом году проливные дожди размыли землю так сильно, что обнажили слой пепла – эхо минувшего взрыва. Корнеплоды выросли чахлыми и маленькими или не выросли вовсе. Картофельное поле не дало всходов – мы находили редкие, сморщенные клубни на глубине пяти футов. Один мальчик провалился под землю, выкапывая картофель. Всего несколькими ярдами ниже оказалась заброшенная шахта. Глиняная стена не выдержала и рухнула, и выбраться наверх мальчик уже не смог. Я подумывала о переезде, однако дожди затопили все долины, да и в голодные времена чужаков не жаловали нигде. Поэтому я осталась, с трудом пережив тяжелый год. Некоторые вспоминали о засухе, уничтожавшей урожаи зерна три года подряд. Тогда я была еще ребенком, но все равно помнила, как по запыленным полям волочился изголодавшийся скот, больше похожий на груду костей, обтянутых шкурой. Но с тех пор прошло больше десяти лет. «Так плохо, как в годы засухи, все равно не будет», – твердили мы друг другу, точно от повторения слова могли стать правдой. Следующей весной мы внимательно следили за побегами пшеницы. Ранние всходы принесли хороший урожай, а над длинными крупными морковками, которые мы выкапывали в тот год, подшучивали местные подростки. Со своего крохотного клочка земли я собрала большой мешок чеснока, который потом несла на рынок, точно ребенка. Всю весну я наблюдала за тем, как росли и крепли колосья пшеницы на общих полях. На заднем дворике в зарослях лаванды роились пчелы. Дома же полки буквально ломились от еды.

Они явились в разгар жатвы. Сначала я почувствовала что-то неладное. Хотя, если быть до конца честной, недобрые предчувствия терзали меня уже несколько месяцев. Но теперь тревожные ощущения стали явственными – внезапная настороженность, которую невозможно объяснить тому, кто не умеет предвидеть будущее. Казалось, будто что-то неумолимо надвигается: точно облако закрывает солнце или ветер меняет направление. Я выпрямилась, сжав в руках косу, и посмотрела на юг. Когда с дальнего конца поселения раздались крики, я уже мчалась прочь. Шум нарастал, и когда вдали показались шестеро всадников, побежали и остальные. Альфы нередко нападали на поселения Омег, забирая всё мало-мальски ценное. Но я знала, что им нужно на этот раз. Как и понимала, что убегать бессмысленно и следовало прислушаться к предостережениям мамы еще шесть месяцев назад. Я нырнула под изгородь и бросилась к валунам на краю поселения, но уже знала – они меня схватят.

Они почти и не замедлились, чтобы схватить меня. Один из всадников поймал меня на бегу, оторвав от земли. Ударив по запястью, он выбил косу и перекинул меня через седло лицом вниз. Я попыталась вырваться, отчаянно пинаясь, но лишь пришпорила лошадь. От тряски легкие и ребра болели куда больше, чем ноющее от удара запястье. На спину давила тяжелая рука. Сам мужчина прижался ко мне, пригнувшись вперед, и гнал лошадь во весь опор. Я открыла глаза, но тотчас зажмурилась, не в силах видеть вверх тормашками взбитую копытами, проносящуюся землю.

Когда лошадь замедлила шаг и я, наконец, отважилась вновь открыть глаза, в спину мне уперлось лезвие клинка.

– Нам приказано тебя не убивать, – заговорил всадник. – И даже не бить. Так велел твой близнец. Но насчет всего остального, если доставишь нам хлопоты, колебаться не станем. Сначала я отрежу тебе палец, и уж поверь, для этого мне даже не придется останавливать лошадь. Поняла, Кассандра?

Я попыталась сказать «да», но вырвалось лишь сдавленное мычание.

Мы помчались дальше. От бесконечной тряски вниз головой меня дважды стошнило. Второй раз – на кожаную обувь всадника, не без злорадства заметила я. Чертыхнувшись, он остановил лошадь и усадил меня, связав веревкой так, что руки оказались плотно прижаты к бокам. В сидячем положении кровообращение восстановилось, и давление в голове ослабло. Веревка врезалась в руки, но сзади её крепко держал мужчина и не давал мне упасть. Так проехали остаток дня, а когда землю окутали сумерки, мы остановились поесть. Один из всадников предложил мне хлеба, но я смогла лишь отпить из фляги несколько глотков теплой, затхлой воды. Затем меня вновь посадили в седло, на этот раз с другим мужчиной. Его черная борода колола кожу на шее. Он надел мне на голову мешок, хотя в темноте в этом не было особого смысла.

Я почувствовала приближение города задолго до того, как копыта лошадей зацокали по мощеной дороге. Сквозь мешковину начали пробиваться отблески огней. Я ощущала людей вокруг. Много людей, больше, чем в Хейвене в день ярмарки. Тысячи, как мне показалось. Дорога пошла вверх, копыта застучали по мостовой, но теперь уже не так резво. Затем всадники спешились, и меня передали, а точнее, почти швырнули вниз, другому мужчине. Несколько минут он вел меня, спотыкающуюся на каждом шагу, и довольно часто останавливался, чтобы отпереть очередную дверь. Каждый раз, когда мы продолжали идти дальше, я слышала, как за нами запирается замок. Громыхание запоров звучало точно удары.

В конце концов меня толкнули на что-то мягкое. Послышался скрежет металла, словно кто-то вынул клинок из ножен. Но прежде, чем я успела вскрикнуть, веревка, опутывавшая тело, соскользнула вниз. Чьи-то руки коснулись шеи, мешок сдернули, и грубая ткань проехалась мне по носу. Я сидела на низкой кровати в маленькой комнатке. В камере. Без единого окна. Человек, который снял с меня веревки, уже успел закрыть за собой дверь.

Во рту стоял отвратительный привкус рвоты. Рухнув на кровать, я наконец дала волю рыданиям. Отчасти – из-за себя, отчасти – из-за моего близнеца, из-за того, во что он превратился.