Пир плоти - Кит МакКарти Страница 42

Она несколько успокоилась, но вид у нее был по-прежнему недоумевающий.

— Тогда почему?

Он вздохнул, не находя нужных слов. Но глоток коньяку помог ему.

— Потому что ты моя жена, Ирена, — сказал он просто.

Она недовольно заерзала в кресле, ей не нравилось, когда ее тыкали носом в этот факт. Она тоже попросила коньяка, и Александр, наполнив из графина, стоявшего на маленьком столике возле двери, второй бокал, направился с ним к жене.

— Подумай о том, как это будет выглядеть, Ирена. Независимо от того, что мы с тобой думаем или хотим, для полиции я подозреваемый. Они станут спрашивать, где я был прошлой ночью и, — он протянул бокал Ирене, — с кем.

Она сидела, задумавшись.

— Я предпочел бы, — продолжил он, — чтобы полицейские не вникали в тонкости наших отношений, и, думаю, трезво оценив ситуацию, ты согласишься со мной.

Впервые он осмелился посмотреть ей в глаза, стараясь не обращать внимания на неизбежное горькое ощущение потери, которое они всегда у него вызывали.

Ирена молчала, а он, чувствуя себя неловко из-за того, что ему пришлось намекнуть на ее неверность, маленькими глотками пил коньяк. Она же, залпом осушив свой бокал, поднялась с кресла. Александр измученным и одновременно молящим взглядом продолжал смотреть на жену.

— Я понимаю, — сказала она.

Улыбнувшись, она протянула ему пустой бокал и вышла из комнаты.

* * *

Айзенменгер вернулся домой рано. Сегодня была его очередь заниматься ужином, но возиться на кухне ему совершенно не хотелось, и он решил купить готовые блюда. Мари это, конечно, не понравится — она воспримет это как нарушение договора о строгой очередности выполнения домашних обязанностей, — но он ничего не мог с собой поделать. Он устал и испытывал легкую неудовлетворенность событиями этого дня, сам толком не понимая, чем именно она вызвана. Ему необходимо было подумать, увязать сегодняшнее убийство со всем остальным, что произошло в последнее время. Мари вернется не раньше половины десятого, так что у него оставалось достаточно времени, чтобы собраться с мыслями.

Он принял душ и переоделся, затем налил себе вина и уселся на синий кожаный диван.

Квартиру, в которой жила чета Айзенменгер, выбрала жена, и нельзя было не признать, что у Мари хороший вкус. Он проявился и в подборе гардин, светильников и пальм в горшках, и в стеклянном кофейном столике, и в коврах, изящно разбросанных по полированному полу, и в трафаретных узорах, нанесенных на стены с красивым фризом. Однако, в который раз оглядывая комнату, Айзенменгер подумал о том, что сам ничего не привнес в ее обстановку, и почувствовал себя словно в гостях. Если разобраться, то он вообще был гостем в жизни Мари, так почему ж не быть гостем и в ее квартире? И хотя это он выкупил закладную, оплатил счета за обстановку и все остальное, что составляло жизнь его жены, сам он каким-то образом превратился в еще одну принадлежавшую ей вещь, причем вещь чрезвычайно полезную, которая не только решала все проблемы с дебетовыми и кредитными карточками и выписывала чеки, но и выполняла половину всей домашней работы.

Иногда он мог даже подсказать жене верное решение, направить ее энергию в нужное русло. Правда, в последнее время это случалось все реже. А точнее, давно уже не случалось.

Айзенменгер глотнул вина.

По большому счету жаловаться ему было не на что. Когда он познакомился с Мари, то нашел в ней то, что и искал в женщинах, — человека, который мог бы упорядочить его жизнь. Его первая жена Дебора была, пожалуй, такой же, разве что не столь фанатично придерживалась строгого разделения домашних обязанностей. Она так же любила порядок, но при этом безалаберность мужа ее вполне устраивала. Если он вечером разбрасывал одежду как попало, она сама ее складывала, если он не удосуживался выкосить лужайку перед домом, она находила время и для этого. Если бы только она не относилась так болезненно к его занятиям, они вполне могли бы до сих пор быть вместе. От одной мысли о работе мужа Деборе становилось плохо, не говоря уж о тех случаях, когда его внезапно вызывали обследовать очередной труп, найденный в какой-нибудь квартире или в лесу.

Эти моменты испортили слишком много дружеских вечеринок, солнечных выходных и семейных обедов, так и оставшихся нетронутыми.

Вечно одно и то же: кого-то зарезали, застрелили, избили до смерти…

Тамсин.

Айзенменгер резко поднялся, покинул гостиную и по узкому темному коридору прошел в их спальню. Там стояла большая тахта с четырьмя выдвижными ящиками. В одном из них лежал конверт из коричневой бумаги. Взяв его, он вернулся в гостиную.

Тамсин была красивой девочкой. По идее, это не должно было иметь значения, но для него имело. Все, что касалось Тамсин, пробуждало в нем чувство вины, даже тот факт, что она была привлекательна. Большие голубые глаза, чуть вздернутый нос и какая-то вызывающая насмешка во взгляде, которая, вместо того чтобы раздражать, вызывала прямо противоположные чувства.

Он долго, затаив дыхание, смотрел на фотографию, и время для него будто остановилось. Он вновь почувствовал запах горелого мяса, ощутил маслянистую, полуобгоревшую плоть, услышал ее тонкий детский голосок.

Где моя мама?

Фотография была увеличена с той, которую нашли в их квартире. Как-то Мари увидела ее во время одной из своих массированных атак на воображаемый беспорядок и безо всякой задней мысли спросила, кто это. Ее поразила его неожиданная реакция, неконтролируемый и необъяснимый гнев, с каким муж выхватил у нее фотографию, словно боялся, что Мари испачкает ее, порвет или потеряет. Тогда между ними произошла шумная ссора, и то, что он не мог объяснить жене, почему эта фотография так дорога ему, лишь подлило масла в огонь.

Это, как он уже давно понял, была еще одна сторона все той же проблемы. Он не мог рассказать Мари о том событии. Событии, которое, ворвавшись в его жизнь, взорвало ее, раз и навсегда изменив его самого. Разумеется, Мари знала о том пожаре — точно так же, как знала о голоде в Африке или о победе под Мафекингом, [1]— ведь, в конце концов, она работала медсестрой в той психиатрической клинике, куда он обратился за помощью, но всей правды она не могла знать. Он спрятал ее очень глубоко.

Айзенменгер понимал, что ему следует найти слова и объясниться с женой, что не поделиться этим с ней — все равно что изменить, но он также понимал и то, что сделать это просто не в состоянии. Он не раз думал, что история Тамсин — это тест, который позволит ему найти того, кому можно будет рассказать все.

Бокал его опустел, бутылка осталась в холодильнике, и путешествие на кухню несколько развеяло его меланхолию.

Почему ему вдруг вспомнилась Тамсин? Почему именно сейчас?

Очевидно, из-за убийства в музее, но, с другой стороны, все могло быть гораздо сложнее.