Кровные связи - Дэн Уоделл Страница 37

Найджелу нравилось работать в одиночестве. Фостер и Дженкинс почти не разговаривали последние пару часов, но вид скучающего детектива отвлекал его, даже страницы он переворачивал с шумом. Теперь комната опустела и погрузилась в тишину, лишь лампочка гудела у него над головой. Найджел почувствовал, что наконец-то может вернуться в прошлое и полностью восстановить картину событий, последовавших за «Кенсингтонскими ужасами». Он попросил принести микрофильм с «Новостями мира», чтобы изучить каждый нюанс и каждую деталь, и чем омерзительнее они были, тем лучше, это позволяло полностью погрузиться в атмосферу давних событий.

Вскоре картина прояснилась. Обвиняемый был настоящим гигантом, ростом почти в семь футов. Найджел знал, что в те времена этого было достаточно, чтобы его считали необычным, поскольку средний рост людей тогда был примерно на фут меньше, чем сейчас. Мужчина много ездил по стране в поисках работы — так поступали многие представители его класса, они часто путешествовали по постоянно разраставшейся железной дороге. Впоследствии пресса использовала это распространенное явление, чтобы доказать, насколько он был хитер, словно за многочисленными поездками Фаэрбена стоял злой умысел. В интервью с ливерпульцами — жителями города, где Фаэрбен около года работал на пристани, говорилось, что его изгнали с работы коллеги. «Он был плохим человеком» — так звучал осуждающий вердикт.

Недостатка в соседях, которые подтвердили это мнение, не наблюдалось. Фаэрбен был замкнутым, ни с кем не дружил, мало разговаривал, всех его причуд было достаточно, чтобы постепенно создался образ странного, сумасшедшего одиночки. Еще больше осуждений вызвал факт, что он был известен как завсегдатай местных пабов — маленькая деталь, которую «Новости мира» считали настолько важной, что упоминали в каждом сообщении о продвижении в расследовании.

Третьего мая Фаэрбен, теперь повсеместно известный под прозвищем Гигант, предстал перед уголовным судом Лондона. Он вошел в зал, подпрыгивая, и занял место на скамье подсудимых. В течение всего процесса он не отрывал глаз от пола. «Ни разу он не поднял свой устрашающий взгляд, — заметил репортер „Таймс“. — Даже когда произнесли имя, даже когда сделали заявление об отрицании вины».

Две недели спустя, семнадцатого мая — в девятнадцатом веке колесо правосудия проворачивалось не так медленно, как теперь, — начался процесс. Зал суда был переполнен, лучшие места купили представители высшего класса, ищущие низменных развлечений. Фаэрбена привели в зал, и пронзительные крики разорвали напряженную тишину. Почти все они принадлежали богатым женщинам, сидевшим в первых рядах. Так начался судебный аналог театральной премьеры, дамы были изысканно одеты, в шляпках; кто-то из репортеров упомянул, что по залу разнесся шепот, призывавший людей успокоиться. «В здании суда возникла такая давка, что трудно было вздохнуть». Тот же репортер заметил полные отвращения и восхищения взгляды, которые были направлены в сторону подсудимого и сопровождались гневными возгласами.

Люди, расположившиеся на дешевых местах, вели себя менее сдержанно. Отовсюду слышались крики «Повесить ублюдка!» и «Вздернуть его!», как минимум четырех крикунов вывели из зала. Все это было описано репортером из «Таймс» как «жалкая потасовка». Фаэрбен ни разу не оторвал взгляда от пола. Вместо огромного человека, о котором упоминалось в обвинительной речи, после допросов Фаэрбен предстал совершенно другим человеком. Он ссутулился, потерял в весе, морщился при каждом движении, а одна рука казалась неподвижной. «Никогда еще такому жалкому, убогому существу не предъявляли такого ужасного обвинения», — высказалась «Таймс».