Тропик ночи - Майкл Грубер Страница 36

О том, почему я впала в неистовство и почему не могу научиться магии ченка, Марсель сказал следующее: различные огга, [49]населившие ту область моего мозга, которая осуществляет самоконтроль, делают невозможным для меня обучение шаманизму. Это, так сказать, дикие огга, проникшие в меня в детстве и юности, когда я злилась, или огорчалась, или завидовала, или находилась в других психически неуравновешенных состояниях, которые для таких огга — лакомое блюдо. Эти существа можно удалить или трансформировать. Процедура знакома ченка в той же степени, как операция аппендицита американским хирургам. Они могли бы проделать ее для меня, но за определенную мзду. Марсель сказал, что я вольна решать, хочу ли я, чтобы это было сделано. Он, естественно, прошел через это за время своего долгого пребывания среди ченка, однако считал, что мне в теперешнем моем состоянии вряд ли возможно и следует решаться на столь серьезный шаг. Верно, мне было бы затруднительно решить сейчас, хочу ли я двигать собственными ногами. Марсель вел себя очень участливо по отношению ко мне, особенно если вспомнить, какой удар я ему нанесла. Он поддерживал меня одной рукой, а другой гладил мои растрепанные, грязные волосы. Время шло. Мало-помалу я погружалась в глубокий сон.

Наутро я снова «стала собой». Я боялась Марселя, боялась людей ченка и тщательно старалась скрывать свой страх от себя самой и от других. Вспоминая устроенную мной накануне безобразную сцену, я испытывала смущение и стыд и нашла прибежище в холодно-формальном тоне. Марсель больше не спрашивал меня, хочу ли я прочистить свои мозги по методу ченка, а я не навязывалась. Я оставила свои попытки проникнуть в шаманизм ченка. У меня была пропасть чисто антропологической работы, хотя она была слегка похожа на занятия этнографией в польской деревне, только без упоминания о католицизме и местных священниках. Я работала всю зиму, пока не затрещал лед на реке Ия, и собрала достаточно материала, чтобы написать диссертацию не более фальшивую, чем большинство из тех, за которые присуждают степень доктора философии. Компетентную работу. Даже Марсель признал это, отводя глаза в сторону.

Я уехала весной, когда лед на реке Ия наконец раскололся с почти таким же грохотом, с каким распался в декабре предыдущего года Советский Союз. К этому времени я оставила позади все пережитые неприятности и создала привычную структуру самооправдания. Марсель, как ни печально говорить об этом, не кто иной, как притворщик, совсем не тот человек, за которого я его принимала; он холоден на французский интеллектуальный манер, но, разумеется, всегда готов помочь, подбодрить и быть полезным. Наш роман был для него приятным развлечением, по окончании которого можно годами встречаться и обедать вместе где-нибудь вне дома. Помнится, я так и рассказывала о нем антропологу Луи Нирингу — в легкомысленном тоне, приводя немало забавных историй. С Лу мы сошлись месяца на два в Чикаго. Я тогда преподавала в Чикаго по контракту, за год перед этим получив степень доктора в Колумбийском университете. Лу был большой, крепкий, открытый парень, хороший футболист, католик, на год моложе меня, добросердечный и прозрачный, как его коллекция пивных бутылок, и как никто более не похожий на Марселя Вьершо. На него — впрочем, и на весь факультет — произвело невероятно сильное впечатление то, что я столько лет провела с Марселем, была знакома со всеми звездами нашей профессии и общалась со знаменитыми ченка в Сибири.

Лу не был настолько значителен, чтобы считаться повышением по сравнению с Марселем, и, по-видимому, понимал это. Полагаю, я сошлась с ним только для того, чтобы доказать, что я нормальный человек и веду нормальный образ жизни. Если бы я лучше усваивала уроки своей матушки, то вышла бы за Лу замуж и жила бы теперь в собственном доме в Блумингдейле или Уитоне, преподавая в университете, имея двух детей, ретривера и «вольво». Вместо этого я встретила своего мужа.

Бедняга Лу! Я не думала о нем годами. Он немного прибавил в весе, но, бесспорно, неопровержимо, это он шел мне навстречу по коридору в Джексоне, а я как раз везла тележку, полную регистрационных карточек для пункта первой помощи. Лу был глубоко погружен в беседу с маленьким, среднего возраста смуглым мужчиной, одетым в белый костюм, — типичным сантеро. Я вспомнила, чем интересовался Лу. Медицинской антропологией. В иное время он мог бы стать священником-миссионером, но в наш век стал медицинским антропологом.

Он поднял глаза и посмотрел мне в лицо, когда я проходила мимо них. Я тоже на него посмотрела, и в глазах моих явно было узнавание; я замедлила шаг — вместо того чтобы кинуться бежать, как мне хотелось. Беда в том, что я забыла о своей неуклюжей нынешней походке. За исключением лица, ничто так не выдает человека, как манера двигаться. Я увидела, что взгляд его изменился. Маленький смуглый человек тоже посмотрел на меня. Взгляд был безразлично-вежливым, но через секунду и его взгляд изменился.

Я прошла мимо них, ковыляя как можно хуже. «Джейн?» Лу представил меня моему мужу! Но в следующее мгновение я проскочила сквозь вращающуюся дверь и бросилась бежать.