Признание - Джон Гришэм Страница 35

— Не сомневаясь, что признание будет фигурировать на процессе, Коффи смог организовать все остальное. Он бушевал и бесновался на процессе и сумел убедить присяжных, что Донти убийца. Он устроил настоящий спектакль с нападками на Донти и бурно реагировал при каждом упоминании имени Николь. Как там говорится, судья? Если нет фактов, замени их криком? А кричал Коффи много. Присяжные хотели ему поверить и поверили. Он победил.

— Ты сделал все, что мог, Робби.

— Наверное, нет.

— А ты уверен в его невиновности? Никаких сомнений?

— К чему этот разговор, судья? Мне кажется, сейчас не лучшее время для дискуссий.

— Просто я собираюсь позвонить губернатору и попросить об отсрочке. Может, он и прислушается… не знаю. Я не был судьей на том процессе, поскольку находился в отставке. Но мой кузен в Тексаркане перечислил на избирательную кампанию губернатора кучу денег. Шансов, конечно, мало, но что мы теряем? Что плохого в том, если казнь будет перенесена на тридцать дней?

— Ничего. А вы сомневаетесь в его вине, судья?

— Очень сильно. Я бы ни за что не принял его признания в качестве улики на суде. Отправил бы доносчика в тюрьму за лжесвидетельство. Я бы не позволил давать показания этому клоуну с бладхаундами. А тот парень… как его зовут?

— Джоуи Гэмбл.

— Верно, белый ухажер погибшей. Думаю, его показания были бы представлены присяжным, но в них так много противоречий, что они бы вряд ли кого-нибудь впечатлили. Ты отлично выразил это сам в одном из резюме по делу. Обвинительный приговор основан на ложном признании, «свидетельствах» собаки по кличке Йоги, показаниях лживого доносчика, от которых тот потом отказался, и отвергнутого любовника, обуреваемого жаждой мести. Нельзя выносить обвинительный приговор на основании такой чепухи. Судья Грейл не была беспристрастной — и мы оба знаем почему. Пол Коффи был ослеплен желанием добиться обвинительного приговора и страхом, что он ошибается. Это ужасное дело, Робби.

— Спасибо, судья. Я живу в этом ужасе девять лет.

— И это очень опасно. Вчера я встречался с двумя чернокожими адвокатами. Они хорошие ребята: ты их знаешь. Эти парни возмущены системой и боятся последствий. Они уверены, что в случае казни в Слоуне начнутся беспорядки.

— Я тоже об этом слышал.

— Что мы можем сделать, Робби? Можем ли мы остановить казнь? Я не занимаюсь защитой осужденных, приговоренных к смерти, и не в курсе, как сейчас обстоят твои дела.

— Наши возможности практически полностью исчерпаны, судья. Сейчас мы подаем ходатайство о признании Донти сумасшедшим.

— И каковы шансы?

— Почти никаких. До настоящего времени у него не замечалось никаких отклонений. Мы утверждаем, что восемь лет пребывания в камере смертников лишили его рассудка. Как вы сами знаете, апелляционные суды не склонны удовлетворять ходатайства, поданные в последнюю минуту.

— А он действительно безумен?

— У него серьезные проблемы, но, боюсь, он понимает, что происходит.

— Значит, для оптимизма нет никаких оснований.

— Я — защитник по уголовным делам, судья. Оптимизм не входит в мой арсенал.

Судья Генри, не спускавший глаз с Робби, отвернул, наконец, крышку с бутылки с водой и сделал глоток.

— Что ж, ладно. Я позвоню губернатору, — произнес он, будто это могло что-то изменить. На самом деле не могло. В офис губернатора сейчас звонили многие, в том числе и люди Робби.

— Спасибо, судья, только не возлагайте на это особых надежд. Губернатор еще ни разу не останавливал казнь. Более того, он хочет ускорить приведение смертных приговоров в исполнение. Он намеревается баллотироваться в сенат и считает голоса еще до того, как позавтракает. Он двуличный и тупой головорез, жалкий и трусливый ублюдок, которого ждет блестящее будущее в политике.

— Так ты за него не голосовал?

— Нет. Но все-таки позвоните ему.

— Я это сделаю. Через полчаса встречаюсь с Полом Коффи и обсужу с ним это. Не хочу, чтобы он узнал об этом от других. Я также переговорю с журналистами. Пусть о моем отрицательном отношении к этой казни станет известно.

— Спасибо, судья. Но почему именно сейчас? Мы могли бы поговорить об этом деле и год назад, и пять. Сейчас уже слишком поздно, чтобы как-то повлиять на ситуацию.

— Год назад ситуация была другой. Существовал шанс, что федеральный суд обжалует приговор суда первой и апелляционной инстанций или назначит новые слушания. Я не знаю, Робби. Наверное, мне следовало вмешаться раньше, но это дело не было моим. Я занимался другими.

— Понимаю, судья.

Они пожали друг другу руки, прощаясь. Робби вышел через запасной ход, чтобы не натолкнуться на какого-нибудь адвоката или клерка, желающего поболтать. Шагая по пустому коридору, он старался вспомнить, кто еще из выборных лиц Слоуна или округа Честер выступил в поддержку Донти Драмма, но кроме одного чернокожего члена муниципального совета так никого и не вспомнил.

Долгих девять лет Флэк вел борьбу в одиночку. И теперь его ждало поражение. Телефонный звонок кузена крупного спонсора избирательной кампании не предотвратит казнь в Техасе. Судебная машина здесь слишком хорошо отлажена, и остановить вращение ее жерновов не представлялось возможным.

На лужайке перед главным входом рабочие устанавливали трибуну. Несколько полицейских нервно перебрасывались словами, наблюдая за прибытием первого церковного автобуса. Из него вышли с десяток афроамериканцев и направились через лужайку мимо мемориала героям войны. Добравшись до места, они расселись на складных стульях и приготовились ждать. Митинг, или марш протеста — или как еще он там назывался, — был запланирован на полдень.

Робби предложили выступить, но он отказался, не представляя, что мог бы сказать, не распалив толпу еще больше. Он опасался обвинений в подстрекательстве и разжигании страстей — смутьянов хватало и без него.

По словам Карлоса, которому было поручено следить за реакцией общественности через Интернет, в последние дни объем трафика резко возрос, а напряжение в блогах и комментариях просто зашкаливало. Акции протеста были запланированы на четверг в Остине, Хантсвилле и Слоуне, а также в студенческих городках по меньшей мере двух техасских университетов, где учились афроамериканцы.

— Устройте им настоящий ад! — пожелал собравшимся Робби, отъезжая на машине.