Я сделаю это для нас - Федор Анич Страница 31

Света дождалась, когда собеседник отсоединится, завела двигатель и поехала в сторону дома. Она не собиралась возвращаться в офис. В последнее время офис стал совсем неродным. Может быть, потому, что каждый сотрудник юридического агентства всегда был на стороне своего клиента, придерживался кодекса этики адвоката и честно отстаивал интересы конкретного заказчика, а не играл, как она, пораженная вирусом коррупции. Как она, умничка-студентка юрфака МГУ с большими перспективами стать «валютным» адвокатом, выигравшая кучу дел, оказалась среди этих белых людей черной вороной? Про ее преданность клиентам и честность юридической борьбы в судах писали восхищенные отзывы, клиенты засыпали цветами, а оппоненты в суде строчили блоги о том, как милая и доброжелательная девушка превращалась в неуправляемую тигрицу, готовую за своих подзащитных порвать всех. И где это все?.. Как она дошла до такой жизни? Как оказалась в такой ситуации?..

Светлане пришло в голову, что она имеет полное право съездить в церковь и посидеть там. Или, уплатив пожертвование за свечку, что-нибудь попросить у Бога. Или поговорить с какой-нибудь тихой старушкой в черном платке. Сделать что-нибудь, чтобы камень на душе стал немного легче. Переложить этот груз еще на кого-нибудь, хоть на кого-нибудь…

* * *

Воскресенье. Никто мне не звонил, никто не писал. В Интернете было тихо, я мог спокойно жить, не ожидая тревожных звонков и не думая, что понадоблюсь кому-нибудь. В голове не было ни одной мысли, зато на душе скребли кошки. Я решил заняться хоть чем-нибудь, чтобы не прислушиваться к своим внутренним сбоям. Как говорится: сон — лучшее средство от безысходности. Но спать мне совсем не хотелось.

Я начал убираться в квартире. На удивление, в голове прояснело, стали рождаться мысли. Я даже подумал о том, что, может быть, когда-нибудь все наладится. В конце концов, не может быть все совсем плохо и навсегда, ведь так? Вся эта ситуация придет к своему финалу, и, возможно, мне даже удастся выйти из нее с минимальными потерями. Но до этих пор я должен оставаться жив.

Трубка пылесоса выпала у меня из рук. С этой ситуацией с «Бурлеском» я совсем забыл про то, что меня могут убить с минуты на минуту. Даже мыслей таких давно не было: я спокойно соглашался с тем, что то или иное действие потребует времени, что банку нужна неделя на получение ответа по запросам… А ведь раньше только мысль об ожидании наводила на меня ужас, и я прекращал любые отношения с субъектом, который заставлял меня ждать.

Неужели Алекс был прав? Неужели мои «рамки» всего лишь от того, что я ни в чем не нуждался? Я мог позволить себе отворачиваться и от людей, и от сделок, потому что они мне были не нужны? А сейчас, когда я попал в действительно сложную ситуацию, мои «рамки» отступили. Как так? Ну почему же я тогда считал, что они настоящие? Почему считал, что не могу их перебороть? Ведь оказалось, что перебарывать нет никакой нужды, они отступили сами.

А что будет, если меня убьют и я не успею выиграть судебный процесс?

Я задумался. А что может быть?

Во-первых, нет никакой гарантии того, что судебный процесс я выиграю. Более того, с учетом настроения Светланы я предполагаю, что исход может быть не в мою пользу. На это также указывает и тот факт, что Светлана предложила несколько путей защиты, самый выгодный для меня назвав «сложным». Когда человек уверен в своей правоте и уверен, что сумеет убедить в этом других людей, он, как правило, уверен в результате и не называет его получение «сложным». С другой стороны, Светлана адвокат, и чем выше сложность, тем выше гонорар. Она могла искусственно завысить сложность дела, чтобы потом этой сложностью обосновать высокую цену своих услуг.

Во-вторых, не понятно, что страшнее — не успеть завершить судебный процесс или проиграть его. В случае, если я погибну, не отстояв свои права в суде, у «Бурлеска» останется лишь мнение, что я причинил им убытки, которое они ничем подкрепить не смогут. Судебного решения, которое поставит точку в этом споре, не вынесут никогда. А вот если я суд проиграю, это будет полное фиаско. Я окажусь посмешищем, мошенником, которого умудрились схватить за руку. Вероятно, арестуют вообще все, что у меня есть. Мне даже продать будет нечего, чтобы заплатить «Бурлеску».

В такой ситуации надо бы надеяться, что убийца найдет меня раньше, чем судья удалится в совещательную комнату для вынесения решения по делу. Эта мысль меня развеселила.

Посмеиваясь, я закончил с уборкой и стал готовить себе завтрак. За завтраком я написал смс-сообщение рыжему солнышку, не рассчитывая на ответ. Я не сдержал обещание и не позвонил в тот день, когда обещал. Могу ли я теперь рассчитывать на ответ? Едва ли.

Но она ответила.

* * *

Я летел со скоростью почти 170 километров в час, нарушая сразу несколько федеральных законов. Во-первых, нельзя с такой скоростью двигаться. А во-вторых, мне нельзя покидать административных пределов города Москвы, а я еду в Орехово-Зуево, а это в области.

Но мне было плевать.

Я чувствовал острую необходимость уехать из Москвы, где я был никому не нужен. Уехать туда, где меня никто не ждет, но где жил еще недавно дядя Вова, единственный человек, которому я был нужен. Ну если не считать убийцы, конечно.

Несмотря на поздний час — около десяти вечера, — я мог гнать. Дороги были пустые — люди ехали в Москву, а не из нее, и полоса в центр стояла мертвым полотном, подсвечиваясь тормозными огоньками и выкрикивая недовольство клаксонами. Мне не хотелось смотреть в эти упакованные машины. У них на кузовах были прикручены коробки и ящики с вещами, а из окон играло радио, раздавался смех. У людей была жизнь, пусть даже она омрачена пробкой. Фиг с этим, главное, что у них есть с кем общаться и есть к кому торопиться домой.

В половине одиннадцатого я прибыл в Орехово-Зуево, довольно быстро пробрался до дома и запарковался во дворе. На веранде лежал плед — дядя Вова оставил его в тот день, когда сорвался мне на помощь. Я отпер дверь и вошел. Включил свет.

Этот дом умер вместе с дядей. Все вокруг выглядело покинутым навсегда. Как будто Смерть забрала не только дядю, но и все живое, что было в доме. В моей квартире нет уюта и чистоты, но и этот дом сейчас просто помещение, в котором больше никто не живет. Вроде бы все на своих местах, на диване брошены плед и книга «Невыносимая легкость бытия» Милана Кундеры, торшер горит, ковер все такой же мягкий и ворсистый… Но все мертвое. Как будто эти вещи раньше были живыми и еле заметно двигались, дышали и даже что-то чувствовали. А сейчас они разлагались, оставив свои мертвые тела на тех местах, куда положил их дядя Вова.

Стараясь ничего не трогать и не думать о том, что я буду со всем этим делать, я поднялся на второй этаж и зажег свет в кабинете. От одной мысли, что я вхожу в кабинет к дяде без его присутствия, мне стало не по себе. Он не любил, когда в его рабочий кабинет входил кто-нибудь, когда его там нет.

Когда дядя Вова въехал в этот дом, он сделал ремонт. Кабинет оформил по своему собственному вкусу. Здесь был большой старый письменный стол и около него огромное кожаное кресло, в котором дядя работал с утра и до ночи. Напротив, в стиль старого стола, — книжный шкаф, заполненный книгами. На нижней полке лежали объемные папки с материалами к рукописям и рабочие книги. Стены были отделаны деревом, чтобы лучше дышалось, а справа от стола размещался камин, выложенный красным обожженным кирпичом. Дядя любил свой кабинет, и даже когда ему не писалось, он просто сидел в кресле или тут же на диванчике и читал.