Хозяйка розария - Шарлотта Линк Страница 30

Она осторожно пошевелилась в коконе одеяла. Это сидение в коконе было символом ее существования — ущербного, дрожащего, под колпаком, защищавшим ее от мира. «Откуда, — в который раз спрашивала она себя, — берут люди силу, чтобы жить? Где тот таинственный источник, из которого они черпают?» Откуда брала маленькая Беатрис силы, чтобы перенести крах своего раз и навсегда устоявшегося мира? Беатрис, как поняла из ее писем Франка, обладала замечательной способностью применяться к обстоятельствам, но при этом не отрекалась от собственной личности. Она ни к кому не примазывалась, не втиралась ни к кому в доверие, не смотрела ни к кому в рот, но не противилась неизбежному и наилучшим образом пользовалась тем, что было у нее под рукой. Она учила немецкий, чтобы понимать врагов. Она завязала дружбу с Вилем, чтобы иметь союзника, на которого в случае нужды можно было опереться. Она изо всех сил старалась не попадаться на глаза Эриху, так как чувствовала исходившую от него опасность, но встретившись с ним, всякий раз была вежлива и обходительна. Сумела она справиться также с тревогой и страхом за родителей. В письмах не было ни одного слова о нытье и жалобах, хотя у Франки создалось впечатление, что Беатрис много недель пребывала в состоянии тяжелого потрясения. Больше всего она страдала от осознания самоуверенности, с какой Эрих присвоил себе дом ее родителей. Она оказалась под бесконтрольной властью Эриха Фельдмана, и все ее существо восстало против нее.

Франка попыталась представить себе ощущения Беатрис, видящей, как чужаки захватывают ее дом и ведут себя так, словно это их собственность. Это было нечто куда более унизительное, нежели просто захват чужого имущества. Чужие сапоги, топавшие по ступеням лестницы, чужие руки, закрывавшие и открывавшие окна и двери, чужие рты, пьющие вино из бокалов — все это причиняло душе неизгладимые, вечные раны, грозившие навсегда уничтожить исконную уверенность в себе, уничтожить чувство неприкосновенности собственной территории.

На лестнице послышались тихие шаги, и Франка затаила дыхание. Вспыхнувший свет ослепил ее. В дверях стоял Михаэль, выставив напоказ свою безупречную фигуру — на муже не было ничего, кроме плавок. В глазах Михаэля застыло удивление.

— Франка, — сказал он, — что ты здесь делаешь?

Она сама понимала, что являет собой довольно странное зрелище. Она не произнесла в ответ ни слова, только робко и виновато улыбнулась.

— Время — половина третьего, — сказал Михаэль, — почему ты не в постели?

— Я была в постели, — ответила Франка.

— Знаю. Но почему ты встала? Почему сидишь здесь и пялишься в темноту? Могла бы почитать или посмотреть телевизор.

«Конечно, — подумала она, испытав прилив раздражения, — если человек не спит, то он непременно должен что-то делать, а не просто таращить глаза».

— Я думала, — сказала она.

Михаэль тяжело вздохнул; он чувствовал себя воспитателем, столкнувшимся с трудным ребенком, со строптивостью которого он никак не может справиться.

— О чем же ты думала? — раздраженно спросил он. — О твоих учениках? О старых временах?

Он не мог знать о содержании ее кошмарного сновидения, но своим замечанием о «старых временах» Михаэль — и он прекрасно это знал — попал в самую точку. Франка не испытывала ни малейшего желания что-то ему рассказывать.

— Тебя разочарует мой ответ, — сказала она, — но я думала не об этом.

— Ты в этом уверена?

— Да, уверена.

— Ну-ну, — произнес Михаэль, переступив с ноги на ногу. Очевидно, ему стало холодно. — В таком случае, ты наверняка думала о своей подруге англичанке.

— И что?

Михаэль передернул плечами.

— Боже мой, ты же говорила, что старухе уже за семьдесят! Чем же она тебя так очаровала?

— Не думаю, что тебя это на самом деле интересует.

Он прищурил глаза, почувствовав в голосе жены непривычную резкость — резкость, которую она давно не проявляла или тщательно подавляла.

— Я бы не стал спрашивать, если бы это меня не интересовало.

Удивительно, но у Франки не было никакого желания что-то ему объяснять. Вместо этого она посмотрела на свои длинные, голые ноги и подумала: когда он в последний раз с ней спал? Это было, пожалуй, года полтора назад. Он в тот раз ходил на какой-то официальный ужин, ходил, как всегда, без нее. Домой он вернулся далеко за полночь, немного навеселе и в превосходном настроении. Франка уже спала, но проснулась, когда он лег рядом и обнял ее обеими руками.

— Что такое? — сонно спросила она. Как обычно, она приняла на ночь снотворное, и теперь ей смертельно хотелось спать.

— Ты красивая, — пробормотал он, — ты потрясающе красивая.

Практически, он никогда ей этого не говорил, и его слова так ее удивили, что она, пожалуй, даже обрадовалась. Она позволила ему ласкать себя, хотя секса ей не хотелось. Она чувствовала себя слишком несчастной и разбитой, чтобы испытывать какие-то эротические чувства. С тихим стоном Михаэль перекатился на нее, а Франка все время пыталась убедить себя в том, что все в порядке, что прекрасно быть желанной и пробуждать в мужчине телесный интерес. Но внутренний голос был неумолим: Михаэль жаждал вовсе не ее. На вечере какая-то другая женщина — участница торжества — возбудила его, а она, Франка, стала случайным эротическим объектом, подвернувшимся ему под руку. Потом такие случаи не повторялись, и Михаэль ни разу больше не сказал, что она красивая.

— Ты вообще воспринимаешь меня, как женщину? — спросила она. — Как женщину в сексуальном смысле?

— Что ты хочешь знать? — раздраженно спросил он.

— Я хочу знать то, о чем только что спросила.

По лицу Михаэля пробежало какое-то подобие улыбки, она мелькнула и исчезла, но ее оказалось достаточно, чтобы Франка поняла, какой видит ее муж. В его улыбке, она как в зеркале увидела саму себя — завернутую в одеяло, замерзшую, мучимую кошмаром, изгнавшим ее из постели, слабую. Она разглядела в этом зеркале слабого человека. В мимике мужа она прочитала, что он видит в ней только одно это качество, и вопрос ее показался ему глупым и неуместным.

Она встала и стряхнула с себя одеяло, но не почувствовала себя от этого ни более свободной, ни более сильной.

— Забудь, — сказала она, — просто забудь мой вопрос. С моей стороны было глупо об этом спрашивать.

— Послушай… — начал он нерешительно, но она тотчас перебила его:

— Я не хочу больше об этом говорить. Я сказала глупость, и, прошу тебя, не думай больше об этом.

— Ну, хорошо, — он не стал настаивать, но Франка была слишком сильно уязвлена, чтобы радоваться одержанной ею маленькой победе.

Михаэль повернулся и направился к лестнице.

— Ты пойдешь спать? — спросил он.

— Нет, ты иди, а я, пожалуй, действительно посмотрю телевизор. Едва ли я смогу заснуть.