Хозяйка розария - Шарлотта Линк Страница 29

Она часто думала об этом, думала, что, наверное это так, что жестокость ее учеников направлена не против нее, как личности, а против всякого, кто не может от этой жестокости защититься. Правда, в итоге, результат оказывается именно таким. Она была жертвой, а жертвы редко возбуждают сострадание. В лучшем случае, оно бывает окрашено легким презрением. В худшем — жертва навлекает на себя все новые и новые мучения и издевательства. Наступает момент, когда травля жертвы превращается в спорт, и ученики наперегонки начинают пробовать, существует ли на свете такая жестокость, которая заставит Франку Пальмер либо покончить с собой, либо, сломя голову, бежать прочь из школы.

Они не останавливались ни перед чем. Они блокировали двери лифта, когда она хотела выйти, и ей приходилось возвращаться на первый этаж. Они брызгали чернила на ее одежду, прикрепляли бумажки с непристойностями к спине ее жакета. Они прокалывали шины ее автомобиля, рисовали на доске уродливые шаржи и подкладывали ей в сумку собачий кал. Стоило ей во время урока произнести слово, как оно тут же тонуло в воплях и улюлюканье. Коллеги стали жаловаться на шум, доносившийся из классов, где Франка вела уроки. Кто-то пожаловался директору, и тот неожиданно явился в класс во время урока. Вероятно, у него возникло впечатление, будто во вверенной ему школе началась гражданская война. Ученики пускали на уроках бумажные самолетики, стреляли из рогаток бумажными шариками, скакали по столам и стульям, некоторые царапали на доске каракули и с громкими воплями стирали их мокрой губкой. В открытые окна летели куски мела, а две девочки, устроившись у зеркала над умывальником, старательно красили ресницы. Где-то среди всего этого хаоса стояла Франка и рассказывала об английской революции семнадцатого века. В это время она как раз испытывала новую тактику, с помощью которой хотела справиться с катастрофическим положением. В тот день она решила игнорировать шум и вести урок так, словно в классе царит идеальный порядок. Вопли и гул продолжались, как ни в чем не бывало, новое средство наведения порядка себя не оправдало, а Франка и без того была слишком утомлена, чтобы и дальше продолжать борьбу.

Директора она сначала не увидела, но зато сразу заметила, что ученики прекратили крик, мел и бумажные шарики перестали мелькать в воздухе, а девочки у зеркала торопливо попрятали тушь в косметички и шмыгнули на свои места. Франка не обольщалась ни секунды, понимая, что в ее поведении ничто не могло вызвать такую метаморфозу. Она уже давно потеряла веру и в свои силы и в чудо, которое одно могло ее спасти. Потом она почувствовала за спиной какое-то движение воздуха и обернулась, почувствовав, что сильно побледнела, увидев директора.

Директор дождался полной тишины — она наступила уже через секунду, а потом загремел на весь класс: «Что здесь происходит?»

Ответом было гробовое молчание. Ученики трусливо смотрели в пол, боясь ненароком улыбнуться. Директора уважали и побаивались.

— Кто староста? — спросил он.

Староста смущенно поднял руку. Директор еще раз поинтересовался причинами беспорядка, и староста, естественно, ничего не смог ответить.

— Скоро выходные, — нерешительно пролепетал он, и теперь на некоторых лицах появились робкие улыбки.

Директор обернулся к Франке, которая, беспомощно опустив руки, стояла у стола, страшно боясь, что от нее разит потом.

— На перемене зайдите ко мне, коллега, — сказал директор, направился к двери и, не попрощавшись, вышел в коридор.

Во время беседы директор выказал даже некоторое дружелюбие; скорее, он был озабочен, огорчен и полон сострадания. Такого унижения Франка не испытывала за всю свою жизнь. Очевидно, на нее пожаловались коллеги, и она, сама того не зная, давно стала обузой для школы. Директор тактично, но недвусмысленно посоветовал Франке обратиться к психологу, так как у этих трудностей есть какие-то реальные основания.

Даже сейчас, ежась под одеялом в гостиной, Франка отчетливо помнила это ощущение: как будто ей прилюдно дали пощечину. Вспомнила она и свое, как всегда, глубоко затаенное, возмущение: «Почему меня? Почему никому не приходит в голову послать на кушетку психоаналитика этих взбесившихся чудовищ?»

Припомнила она и жестокое равнодушие коллег. Как часто она словом и взглядом молила их о поддержке. Она постоянно заговаривала об особенно трудных учениках, всем своим видом прося коллег сказать что-нибудь вроде: «О, я понимаю, о чем Вы говорите. У меня самой большие проблемы с…» Но такой фразы она так никогда и не услышала. Напротив, всем им доставляло какое-то поистине садистское удовольствие говорить нечто противоположное тому, что она хотела слышать. Они охотно твердили, что именно с этим учеником, и именно с этим классом у них никогда не было никаких трудностей. У них вообще никогда не было никаких трудностей. Она видела, как сильно они настроены против нее, чувствовала, как они топчут ее «я», вместо того чтобы поделиться с ней хотя бы малой толикой своих сил. Франке открылась жестокая правда старого высказывания, которое она прежде всегда воспринимала, как штамп: кто лежит на полу, того пинают.

Так оно и есть. Они пинали ее ради собственной потехи. Утром Франка принимала успокаивающие таблетки, чтобы только заставить себя идти в школу. Она начала страдать нарушениями сна и приступами удушья. У нее появились боли в животе, и она пошла к врачу, который нашел у нее гастрит.

— У вас скоро будет язва, — предостерег он Франку. — Вам надо уменьшить стресс и избегать волнений.

В ответ Франка горько рассмеялась. Этот смех до сих пор звучал у нее в ушах. С равным успехом доктор мог посоветовать ей достать луну с неба и повесить в гостиной. Стресс и волнение усиливались с каждым днем. Франка килограммами теряла вес, так как практически не могла есть. Если же она пыталась что-нибудь съесть, ее немедленно рвало. Все это продолжалось на удивление долго, прежде чем Михаэль, наконец, заметил, что здоровье Франки серьезно расстроено. Поплотнее завернувшись в одеяло, Франка подумала, что в этом-то как раз не было ничего удивительного. Это было типично для мужа. Рядом с Михаэлем можно было издохнуть, и он бы этого не заметил.

Правда, однажды — насколько Франка помнила, это было за завтраком — он внимательно посмотрел на жену и почти с упреком сказал, что она, кажется, стала более стройной.

— Если не сказать, тощей. Что случилось? Ты сидишь на диете?

Естественно, он уже слышал истории о проколотых шинах, видел пятна чернил на одежде Франки, но не представлял себе и малой доли тех издевательств, которым ежедневно подвергалась его жена.

— Мне нехорошо, — невнятно пробормотала она. Предстоял рабочий день, и Франка в зеркале видела, что лицо у нее уже приняло зеленоватый оттенок.

— Если ты плохо себя чувствуешь, то надо показаться врачу, — сказал Михаэль снова, на этот раз внимательнее присмотрелся к жене и добавил: — Ты и правда плохо выглядишь. Какая-нибудь затянувшаяся болезнь?

— Наверное, простуда.

— Сходи к врачу, — повторил он, поднялся из-за стола и стоя допил кофе. Михаэль, как всегда, куда-то опаздывал.