Осеннее преступление - Андерс де ла Мотт Страница 28

— С удовольствием!

— Отлично. Скажем, в половине седьмого? Одежда — неофициальная. Готовить буду я. Александер и его девочки тоже придут.

— Да, в половине седьмого.

— Договорились.

Приглашение по-настоящему обрадовало Анну, и она немного устыдилась своих прежних страхов по поводу Хенри Морелля. Если не считать настороженности при знакомстве, Хенри оказался вполне дружелюбным и открытым, а теперь еще и пригласил их с Агнес в гости. Анна и до этого подумывала, не рассказать ли Мореллю о вчерашнем визите. Она уже склонялась к ответу “да”, и приглашение утвердило ее в этом решении.

— Вчера заезжала Элисабет Видье. — Анна намеренно не стала продолжать.

— Ясно. — Морелль медленно поставил кружку. — Дайте-ка угадаю. Она хотела поговорить про Симона. — Тяжелый вздох. — Мне следовало предупредить вас, Анна. Я и хотел предупредить, еще на днях, но пришлось бы вытаскивать всю эту старую историю при Александере. Он достаточно настрадался от того, что произошло, когда ему было всего девятнадцать.

Морелль почесал бороду, снова вздохнул.

— Могу только догадываться, что вам наговорила Элисабет. Но расследование ясно показало, что смерть Симона Видье — несчастный случай. Той ночью шел сильный дождь, видно было плохо, скалы в каменоломне стали скользкими. Вероятно, он отошел пописать, поскользнулся, ударился головой и упал в воду. Из-за шума дождя Александер и трое других, спавших в палатках, ничего не услышали. Но Элисабет, как вы заметили, отказывается принять это заключение. Она убеждена, что кто-то — один или несколько человек — скрывают, что произошло на самом деле, и я участвую в заговоре молчания. — Он опять вздохнул, поскреб бороду. Знакомый жест, и все же в нем было что-то, отчего в голове у Анны тихонько прозвенел тревожный звонок.

— Элисабет годами писала и прокурору, и полицеймейстеру лена, и омбудсмену юстиции. Приложила все усилия, чтобы выдавить меня отсюда. Бенгта Андерсона она тоже упоминала?

Анна кивнула, стараясь не показать, что внимательно изучает его. Морелль продолжал:

— Я так и думал. Бенгт — зять Элисабет. Они грызлись с начала восьмидесятых, когда Бенгт продал землю от усадьбы, которая досталась ему от старого Видье. Если верить Элисабет, за этой великой тайной стоим, как вы уже наверняка слышали, мы с Бенгтом. — На сей раз Морелль обозначил в воздухе кавычки. Анна думала, что жест плохо вязался с его обычным способом выражаться, и тревожный звонок у нее в голове звякнул еще громче.

— Мне жаль, что Видье и вас втянула. У меня было предчувствие, еще когда я только услышал, что вы собираетесь снимать Табор. Элисабет просто дышит трагической гибелью Симона. Чисто по-человечески следует, конечно, сочувствовать ей. Они с мужем потеряли единственного ребенка, а вскоре после этого Карл-Юхан заболел. Элисабет уверена, что одно связано с другим. Что скорбь ослепила Карла-Юхана и заставила его покончить с живописью. Однако она забывает, что случившееся стало трагедией далеко не только для семьи Видье.

Морелль тяжело покачал головой, отчего стал похож на старого грустного медведя. И слова, и жесты казались искренними, однако в них крылся какой-то едва уловимый диссонанс.

— Понимаете, Симон, Александер и Бруно Сорди с первого класса были не разлей вода, они часто бывали у нас с Эвой-Бритт. Эти трое и те две девочки почти всегда держались вместе. — Морелль еще отпил из кружки. — Симон уже в начальной школе играл на разных инструментах. Учитель музыки говорил — он вундеркинд. Один на миллион. Когда Симон подрос, его с удовольствием приглашали и на свадьбы, и на похороны. Он играл и пел так, что сердце сжималось.

Печальный медведь снова покачал головой.

— Симон поступил в Музыкальный колледж в Мальмё, но это было только начало. Все знали, что он станет великим. И тут — эта трагедия. Гибель юного человека всегда трагедия, но то, что погиб именно Симон Видье, стало ужасным потрясением. А вскоре после этого закрылись почта и банк, через год — консервный завод. Как будто гибель Симона выкачала воздух из всего Неданоса. Безработица росла, люди начали уезжать отсюда, недвижимость обесценилась. Много лет понадобилось, прежде чем коммуна оправилась. И оправилась она в большой степени благодаря Бенгту Андерсону. Это он привлек сюда новых работодателей, устроил, чтобы здесь ходили местные поезда. При нем “Glarea” снова начала приносить доход, мы рассчитываем, что у нас пустят поезда дальнего следования. Прибавьте сюда конференц-центр, который Мари и Бруно затеяли на холмах, — и станет ясно, что наш муниципалитет ждет новый золотой век, не хуже, чем в шестидесятые.

Морелль отставил чашку и смел несколько воображаемых крошек со стола. Жесты и мимика изменились, стали более непринужденными. Несоответствие, которое только что бросилось Анне в глаза, исчезло.

— Поэтому в каком-то смысле вдвойне трагично, что Элисабет Видье так настойчиво цепляется за прошлое, — заключил Морелль. — Она как будто напоминает всем о тяжелых временах, а ведь мы столько работали, чтобы оставить их позади.

Он допил кофе и с негромким стуком поставил кружку.

— Ну что, возвращаемся?

Анне хотелось бы продолжить разговор. Она знала, что на момент гибели Симона на каменоломне были еще четыре человека. Алекс, Бруно Сорди, Мари Андерсон и женщина, чье имя упомянула вчера Элисабет — Катрин или что-то в этом роде, Морелль по какой-то причине говорил о ней значительно меньше. Ей хотелось задавать вопросы, копать дальше, докопаться, что в его рассказе не вяжется, но Хенри Морелль ясно дал понять: больше он о смерти Симона Видье говорить не намерен. Анна неохотно отступила.

После работы она заехала на вокзал, забрала Агнес, и они, как договаривались, отправились в магазин, торговавший велосипедами. Анна успела пообещать Агнес мопед. Одна из множества взяток, призванных примирить Агнес с переездом.

Магазин оказался бывшей большой фермой на окраине поселка, с двумя перестроенными сараями, полными теперь велосипедов и мопедов: запах зверей сменился запахом резины и смазочных материалов. Агнес почти сразу приметила белую “веспу” вроде той, на которой разъезжала Одри Хепберн в “Римских каникулах” и которая, разумеется, оказалась одной из самых дорогих моделей.

Конечно, Анна уступила; цена — не проблема. Виллу в Эппельвикене она продала в четыре раза дороже, чем они с Хоканом ее когда-то купили, к тому же она получила внушительную страховку — Хокану полагалось страхование жизни как полицейскому.

Хоть что-то хорошее ты из всего этого извлекла, ухмыльнулся Хокан где-то в глубинах ее головы. Ты, конечно, удивилась, что тебе полагаются страховые деньги — мы ведь развелись. Но ты знаешь, почему так. Знаешь, что это мой способ сказать…

Анна зажмурилась, потерла уши. Прием сработал. Голос Хокана затих.

Перед ней возник могучий плешивый мужчина с густейшими бакенбардами; под верхней губой виднелся объемистый комок табака. Мужчина представился владельцем магазина. Подобно большинству продавцов, он был открытым и разговорчивым, и какое-то время Анна просто слушала, как он впаривает ей шлем, перчатки и замок, которые она все равно собиралась купить. Она ответила тем, что выторговала снижение цены на тысячу, включая доставку до дома и полный бак бензина, чем произвела на хозяина некоторое впечатление.