Год Людоеда. Время стрелять - Петр Кожевников Страница 24

Развелись, разъехались. Она — в однокомнатную, Герман — в коммуналку. Да, туда ему, непутевому, и дорога! И что же? Вроде и забыли его уже, и жизнь свою они без него мало-мальски наладили, Ангелина уже восьмой класс заканчивала. Вдруг — письмо! Откуда? Из Тмутаракани. И штамп такой, что мать тотчас свое тяжелое детство вспомнила, когда ее семья в опале жила.

А получилось так, что на тот момент их непутевый папаша в тюрьме томился и оттуда слезно просил о помощи, SOS, понимаешь, объявил! И что же, помогла мать как могла, собрала последнее и — все ему, все ему! Да и не любила она Германа, конечно, куда там, — всю жизнь он ей загубил! Она, честное слово, после него уже и на мужиков никаких не смотрела, до чего ей жестокие уроки Германа Кирьяновича запомнились!

Так ему, наверное, мало того показалось: как соскочил с зоны, сразу к ним! А сам-то?! Его уже и удар хватил, так он свою правую часть, словно пьяного друга, за собой приволакивает. Зубов нет, глаза белые, весь в шрамах! Прямо другой человек на фотографиях, которые у них в альбоме хранились. Вот что с мужиком пьянка может сделать! Просто натуральная замена получается!

А мамочка-то ее, святая женщина, не погнушалась этим отрепьем, взяла его, можно сказать, на буксир. Ну это прямо как такой малюсенький катерок за собой по реке на тросе огроменный корабль волочет! Она его и мыла, и его жуткие ногти, как у Кощея Бессмертного, маникюрным набором обрабатывала!

А батька-то ее к тому времени уже и одеться-раздеться нормально не мог, совсем в инвалида превратился! Так она с ним больше года возилась. А он еще и капризничал, и ее обвинял: ты, говорит, змея, мне жизнь сгубила; такого, говорит, парня под откос пустила; любил я, мол, тебя больше жизни, а ты, ведьма, на меня порчу навела — вот я и запил как проклятый! Вот тварь! Случаются же такие выродки!

А потом с ним как вышло? Попал в больницу. Забрали прямо на улице — второй инсульт с ним приключился. А мать-то и не знала, где ее бывший муженек страдает. А там уход-то какой — судно сунут под зад, и лежи в коридоре, пока не остынешь. Так с ним и приключилось.

Да им его еще и хоронить пришлось: никому он больше на этом свете не был нужен! Ну и что, любила его мать, что так помогала? Нет! Сама признавалась: нет у меня, доченька, к этому человеку ни любви, ни привязанности, а жалею я отца твоего, Германа Кирьяновича, примерно как собаку бездомную, не более того!

— Хэлло, Ангелина, это есть я, пастор Джон! — ушную раковину Шмель заполнила лающая речь американского постояльца, у которого, казалось, во рту неизменно присутствуют инородные предметы, мешающие ему выдерживать привычные для Ангелины Германовны интонации. — Я внизу, где дом, я идти тебя, оʼкей?

— Да-да, Джон, секунду, я тебе сейчас открою! — Ангелина поднялась с дивана и, покачиваясь, направилась к входным дверям. На ходу женщина скомпоновала гримасу, будто бы полость ее рта заполнила нестерпимо горячая еда, и громко закричала: — Аву-уа-буа-пуа-олуайт!

Шмель подошла к входным дверям, прислушалась к звукам, доносящимся с лестницы, и вдруг подумала о том, что Джон ведь вполне может быть завербован российской разведкой, с деятельностью которой, возможно, связаны все навалившиеся на нее в последние дни кошмары. Теперь же скорее всего какие-то очень злые люди поручили запуганному и зависимому американцу физическую ликвидацию Ангелины. А почему так не может быть? Кому это, спрашивается, потребовалось вдруг зверски убивать Рамиза, да еще и растворять его в кислоте? А кто расправился с Игорем Кумировым? А Тит Засыпной? А Сидеромов?

Может быть, ей сейчас все-таки не пускать Джона к себе в квартиру, а вызвать милицию или сразу связаться с ФСБ? Но они же там все заодно, и кто, как не Шмель, знает всю эту зловонную кухню? Так что же делать? Сказать, что у нее вдруг перестали отпираться дверные замки? А не слишком ли глупо это будет выглядеть? А не бред ли все, что она тут сейчас себе нагородила? На свою-то разведку пастор Джон скорее всего работает, но при чем же тут наши спецслужбы?..

Размышления Ангелины прервало аккуратное покашливание за входными дверьми. Она посмотрела в глазок и различила немного смешное и настолько же страшное лицо американца: широко расставленные, как у быка, бело-розовые глаза, баклажанообразный нос, который, кажется, только что обрабатывали косметологи, аккуратный, но вполне заметный на голубоватом лице пастора желтоватый, словно из полиэтилена, шов, возникший на месте заячьей губы.

— Здравствуй, Джон! Здравствуй, мой дорогой! — хозяйка отступила вглубь прихожей, давая возможность гостю войти и потянуться к ней, будто для дружеского поцелуя. — Ты умничка, что так быстро вернулся!

— Здравствуй, Ангелина! — они потерлись щеками с одной и другой стороны, пастор слегка отпрянул и устремился к следующему касанию. — Три раза, по-русски! Мы же в России, правда?

— Да-да! Но я предпочла бы сейчас оказаться где-нибудь в твоих краях, — погрустнела женщина. — Ты не представляешь, что в этой стране творится!

— Что? Новый революшен? — американец сбросил черную куртку, очень похожую на морской бушлат, и унты. — Опять товарищи, да?

— Пока нет, но за эту неделю я потеряла всех своих самых близких и родных людей! — Шмель вошла в гостиную, обернулась к гостю и, простерев к нему руки, начала падать. — Мне этого не выдержать! Нет, я не смогу, не смогу больше жить!

— Ах, Ангелина! Я слышал, да, я немного слышал ваш радио и думал для тебя! — Джон подхватил женщину под мышки, но не смог удержать, а лишь ослабил падение, которое они совершили вместе. — Ах, Ангелина, какой кошмар! Я буду тебе скоро помогать вставать и лечиться лекарства!

Ангелина лежала на диване, когда вновь зазвонил телефон. Собственно, зазвонил — это из прошлого, у Ангелины аппарат скорее пел, издавая высокие протяжные звуки. Она взяла трубку.

— Алло! — произнесла Шмель. — Слушаю вас!

— А я вас! — аукнулось в трубке. — Как настроение?

— Вам кого? — спросила женщина, не склонная сейчас ни шутить, ни кокетничать. — Вы по какому номеру звоните?

— Ангел, ты, что ли? — вновь прозвучал чем-то знакомый хриплый мужской голос. — Голос-то, кажись, твой.

— Руслан?! Ты?! Где ты, Руслик?! — встрепенулась Ангелина. — Милый ты мой, приходи скорее! Адрес помнишь?

— Да я, Ангел, уже здесь, сейчас к тебе закумарюсь! — все громче говорил Драев, словно опасался, что его все-таки недостаточно ясно слышат. — Отпирай засовы!

— Заходи, конечно заходи! — Шмель метнулась в прихожую. — Господи, как же это так?! Я…

— Ладно, не части! — неожиданно спокойным тоном произнес Руслан. — Слышь, а какой у тебя код?

— Сто пятьдесят восемь! Сто пятьдесят восемь! — выпалила Ангелина, по инерции продолжая вслушиваться в замирающие звуки ставшего ей вдруг неизмеримо родным голоса. — Ой, какой ты молодец, а, какой молодец!

Левша возник не один, его сопровождали двое молодых людей, которых он называл Чистый и Стрелок. Они были из разгромленной ментами бригады Руслана, и, вырвавшись на волю, он решил испытать пацанов в своей экспедиции в Санкт-Петербург.