Гребень Клеопатры - Мария Эрнестам Страница 24

Тело Дэвида откликнулось на ласку, и полные бедра Мари тут же словно уменьшились, груди набухли, а волосы жидким золотом растеклись по плечам. Каждая ночь, проведенная с Дэвидом, была для нее эхом той первой ночи на скалах. Их тела слились, словно сделанные из податливой глины.

Мари долго не замечала, что по ночам ее любимый вставал и лепил, но однажды проснулась от яркого солнечного света и увидела, что его половина матраса пуста. Завернувшись в простыню, она на цыпочках пробралась в мастерскую. Дэвид стоял спиной к ней и лепил с какой-то отчаянной страстью. Мари поняла, что это вдохновение, которое еще несколько ночей будет гнать его из постели. Она посмотрела на скульптуру — два человеческих тела, слившихся в одно целое, и поняла, что именно вдохновляет Дэвида.

Он обернулся. Под глазами у него залегли темные круги.

— Сегодня поедем в Карну. Я должен кое-что тебе показать, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

— Можно мне сначала позавтракать? — спросила Мари, пытаясь вернуть его к реальности, но он ее словно не слышал.

— Мы поедем в Карну, — повторил он, и Мари поспешила одеться, умыться и почистить зубы.

Бегом — только бы не заставить его ждать — она слетела вниз по лестнице и едва успела налить себе стакан сока и схватить яблоко, как услышала его шаги на ступеньках. Мари натянула куртку и выбежала наружу. Солнце куда-то исчезло, небо затянуло низкими облаками. Если повезет, дождь пройдет стороной, но, скорее всего, сильного ливня не избежать.

Они молча проехали вдоль побережья, миновали Балликоннели и Раундстоун, Кашэль и Бертрабой-Бэй — места, где еще жив древнеирландский язык и дорожные указатели напоминают о другом времени и другой жизни. Сквозь залитые дождем стекла автомобиля угадывались зеленые луга и каменные стены. Мари думала о деревнях, где голод унес множество человеческих жизней, и о том, как те, кому удалось спастись, тоскуют по родине. Если ты жил в таких красивых местах, то будешь скучать по ним всю жизнь. Такой зеленый остров и такой бедный. Какая ирония. Мрачная страница в мировой истории.

Дворники работали беспрерывно, но сквозь лобовое стекло все равно ничего нельзя было разглядеть. Слава богу, дорога была свободна. Но все равно Мари вздохнула с облегчением, увидев наконец указатель «Карна». Они свернули на парковку рядом с бензозаправкой и магазинчиком.

Озябшая Мари плотнее запахнула куртку и выглянула в окно. Вылезать из машины не хотелось. Но Дэвид уже вышел, открыл пассажирскую дверцу и протянул Мари руку. Она приняла ее, зажмурилась от дождя, хлестнувшего в лицо, и натянула на голову капюшон.

Дэвид потащил ее за руку через улицу. Она не смотрела по сторонам и думала только о том, что он простудится, потому что не надел куртку. Потом разглядела у дороги маленькое кладбище. Дэвид повел ее вдоль забора. В ботинках у нее хлюпала вода, ноги застыли от холода, но она послушно прошла вслед за ним в калитку. Дэвид остановился и обвел кладбище взглядом.

Аккуратные ряды могил поросли высокой травой и выглядели заброшенными. Кресты, статуи и памятники. Ангелы, Дева Мария с Младенцем, Смерть, какой она являлась в видениях мученикам. Слова прощания на ирландском и английском. Зажженные свечи в стеклянных сосудах, увядшие цветы. Мари перевела взгляд на ближайший памятник, представлявший собой скорбящую Мадонну, и попыталась прочитать текст, но разобрала только имя. Кэтрин Мурилла Джойс. Родилась 28 июня 1965 года. Умерла двадцать три года назад. «Ей не исполнилось и двадцати трех», — успела подумать Мари, прежде чем поняла: кладбище действующее, родственники Кэтрин Джойс живут неподалеку, скорбят по дочери, сестре или возлюбленной и каждую неделю приносят ей на могилу свежие цветы.

Дождь припустил еще сильнее. Мари огляделась в поисках часовни или церкви. Дэвид сосредоточенно ходил между рядами могил, останавливаясь у надгробий. Мари пошла за ним. Ее одежда промокла насквозь, и зубы начали выбивать барабанную дробь. Обхватив себя руками, она шла вдоль могил, читая имена на памятниках, пока они не зазвучали хором у нее в голове: Бурке. Флаэрти. Уолш. О’Хэллоран. Имена… Скорбь и вера в вечную жизнь. «Молись за нас, Мария».

«Мария. Молись за нас». И вдруг камни превратились в живые существа. Они разевали черные пасти, шептали, шипели, кричали, рыдали, умоляя молиться о них. «Мария, молись за нас. Мария, помолись о нас. Помолись о нас, Мария. Мари. Мария. Мари».

— Дэвид, мне холодно. Давай вернемся в машину! Дэвид! Что ты хотел мне здесь показать?

Мари догнала его и схватила за рукав. Дэвид обернулся, и Мари увидела, что глаза у него сверкают, мокрые волосы облепили лицо, вода стекает по щекам. Он до боли сжал ее руки.

— Ты видишь то же, что и я? — прокричал он.

— Что вижу? — крикнула она, думая только об одном — как бы согреться. Он еще крепче сжал ее предплечья и тряхнул.

— Мужчины и женщины. Старые и молодые. Отцы и матери. Дочери и сыновья. Дети. Кого-то из них похоронили вчера, кого-то — полвека назад, но всех — навечно. Ты читаешь имена и думаешь: этот человек дожил до шестидесяти восьми, вон та женщина до восьмидесяти четырех, а тот подросток — всего до пятнадцати. Гадаешь, как они умерли. От болезни или от несчастного случая? От старости? Тело больше не хотело жить? Пытаешься представить, чем они занимались, как жили, где работали. Что думали и чувствовали? Что осталось от них: мысли? Воздух, которым они дышали? Желания? Есть ли у них наследники? О чем думают люди, когда читают эти имена? Если они вообще думают. Вот в чем вопрос. Мы знаем только одно: в конце концов все окажемся здесь. И никто не вернется. Останется лишь горе матери или тоска ребенка… Вот о чем я думаю, Мари. Не о том, куда они ушли, а о том, что после них осталось.

Он был очень взволнован.

— Знаешь, чего я страшусь больше всего, Мари? Оказаться на этом или любом другом кладбище, лежать под могильной плитой и слушать, как люди, не задерживаясь, проходят мимо. Останется лишь несколько бедных душ, которые когда-то знали меня и будут изредка навещать мою могилу. А потом и их память обо мне превратится в ничто, растворится во времени. Ты только представь: единственное, что останется от Дэвида Коннолли, это мысли, которые унесет ветром… как запах еды из кухни. «Дэвид? Да, он был хороший парень. Мы с ним рыбачили в детстве… Дэвид? Это не он держал ресторанчик в Клифдене сто лет назад?.. Дэвид… Интересно, он помирился с родными? Кажется, они не общались до самой его смерти. Даже на похороны не пришли…»

Все это сильно смахивало на спектакль, и Мари поспешила перебить его:

— Ты пытаешься сказать, что нужно жить одним днем, потому что никогда не знаешь, что случится завтра? В таком случае не было нужды привозить меня сюда. Мог бы сказать мне это в постели. Для меня главное — что я начала жить, только встретив тебя. Ты научил меня жить. Плевать на условности, терять над собой контроль… Я…

— Я не об этом, Мари, — покачал головой Дэвид.

— Тогда о чем?! — воскликнула она, пытаясь прогнать охватившую ее панику. Дэвид отпустил ее руки.