1977. Кошмар Чапелтауна - Дэвид Пис Страница 22

– Нет, нет, нет! – скулит он.

Ноубл встает, Бартон рыдает у него в ногах.

– Так что давай, кончай, и все дела.

Стив Бартон тянется за стаканчиком и одевает его на свой поникший член.

Пятнадцать белых лиц наблюдают за лежащим на полу черным мужчиной с белым пластиковым стаканчиком на члене, теребящего его свободной рукой, не дающего ему съежиться еще больше.

Меня кто-то толкает в спину. Олдман.

Он смотрит на эту сцену, на черного мужчину, лежащего на полу с белым пластиковым стаканчиком на члене.

Олдман смотрит на Ноубла.

Ноубл поднимает глаза.

Олдман кажется рассерженным.

– Дайте этой черномазой сволочи порнуху и отнесите его чертову сперму в лабораторию, – говорит он.

– Слышал? – кричит Ноубл тому, кто стоит ближе всех к двери – мне.

Крейвен дергается к выходу, но Ноубл показывает на меня.

Коридор, три лестничных пролета – и я в Отделе по борьбе с проституцией, в логове Крейвена.

Здесь все как вымерло, половина сотрудников – в Брюхе.

Я открываю шкаф: конверты.

В следующем – то же самое.

И в следующем.

Думаю, это же Отдел по борьбе с проституцией, здесь точно должно что-то быть.

И тут меня осеняет, я оглядываюсь на дверь, мысль бьет в глаза: Дженис.

Обратно к шкафам, каждую секунду поглядывая на дверь, уши чуть не лопаются, прислушиваясь к шагам.

Райан, Райан, Райан…

Ничего.

Пустота.

Нуль.

Я уже в дверях, но вспоминаю про чертову порнуху.

Я тянусь через стол и открываю ящик: два журнала, дешевые и омерзительные, жирная блондинка в козырьке от солнца, с распахнутой настежь мандой.

«Горячая сперма».

Я беру их и ухожу.

Обратно в Брюхо, толпа расступается, Бартон все еще лежит на полу, свернувшись в клубок, все еще плачет, мать его, рядом с ним – одеяло.

Я швыряю ему журналы.

Он поворачивает голову и медленно тянет к себе одеяло по цементному полу.

– У меня была тетушка Маргарет, – говорит Радкин. – По кличке Маргуша, для своих – Давалка.

Смешки со всех сторон.

– Надо бабу какую-нибудь позвать, пусть ему поможет, – говорит кто-то.

– И всем нам заодно.

– При условии, что сначала она даст мне, а потом – Самбо.

Ноубл носком ботинка подсовывает журнал поближе.

– Давай, начинай.

Бартон лежит на боку под одеялом, журнал – перед ним.

Эллис наклоняется и раскрывает его.

Все смеются.

– Давай, Майк, – кричит Радкин. – Подсоби ему. В Брюхе трясутся от смеха брюхи.

Бартан начинает шевелиться под одеялом.

Смех продолжается.

– Эй, стаканчик не забудь, – говорит Олдман. – Я не хочу, чтобы ты нам все одеяло загадил.

Стив Бартон продолжает двигаться, глаза закрыты, слезы открыты, зубы сжаты, в мозгу – проклятия.

Хлопки возобновляются, и я снова среди них, но думаю о Бобби и о том, что Стив Бартон когда-то, не так давно, тоже был чьим-то маленьким мальчиком с машинками, паровозиками, надеждами, мечтами, любимой едой, нелюбимой едой, а сейчас вот он здесь – вышибала, сутенер, наркоман, дрочащий в белый пластиковый стаканчик из кофейного автомата на глазах у пятнадцати белых легавых.

Он увеличивает темп, и тут Радкин наклоняется и стаскивает с него одеяло в тот самый момент, когда член Бартона брызгает спермой, в тот самый момент, когда Крейвен щелкает полароидом, а хлопки превращаются в овацию.

– Младший следователь Эллис, – говорит Олдман. – Отнесите сперму мистера Бартона профессору Фарли.

Все смеются.

– И смотри, не прикладывайся по дороге, – добавляю я под общие аплодисменты.

Эллис бросает на меня свой коронный жесткий взгляд: «я-тебя-еще-отымею».

А Бартон, Бартон все лежит, свернувшись клубком, дрожит и дрожит, сухие хрипящие рыдания, праздник кончился.

И тут, когда все начинают расходиться, я поднимаю журналы и протягиваю их Крейвену.

– По-моему, это твое, – говорю я.

Крейвен берет их, его холодные темные глаза смотрят на меня словно издалека. Потом его взгляд падает на обложки и замирает:

– Где ты их взял?

– Твоя жена дала, а что?

Комната полна беззвучных улыбок, никто не торопится уходить, все ждут, что будет дальше.

– Смешной ты чувак, Фрейзер. Ох, смешной.

Крейвен уходит обратно в кабинет, хромая.

Я сижу в столовке без сил.

Радкин пошел за кофе.

Нам сказали ждать, пока Прентис и Олдерман не закончат допрашивать Бартона, пока не придут результаты его анализов, но все это – полная лажа, потому что мы знаем, что это не он, мы хотели бы, чтобы это был он, но знаем, что это не так.

– Могли бы, бля, и кровь взять на анализ, – говорит Радкин.

Он злится, потому что ему не дали участвовать в допросе, начинает врубаться, догонять смысл того самого слова:

КОПАТЬ.

– А могли бы и под ногтями у тебя поскрести.

– А ты и правда смешной чувак, – смеется он.

Мы кладем в кофе сахар, и помногу.

Я хочу спать, но если меня отпустят, мне прежде всего придется идти залатывать дыры.

– Сколько времени? – спрашивает Радкин, у которого нет сил посмотреть на свои собственные часы.

– Я что, говорящий будильник?

– Скорее, говорящий мудильник.

И мы продолжаем еще пару минут в том же духе, но потом растворяемся в той дурацкой усталой тишине, в которой мы имеем привычку прятаться друг от друга.

– Мы его отпускаем.

Из тишины – обратно в слепящий свет полицейской столовки, мир начальника уголовного розыска Питера Ноубла.

– Вот это сюрприз, – бормочет Радкин.

– Что, не третья? – говорю я.

– Первая, – отвечает Ноубл.

– Больше ничего от него не добились? – спрашиваю я.

– Немногого. Он был ее сутенером. Не видел ее с обеда.

– Надо было нас к нему пустить, – плюется Радкин.

– Ну, сейчас у вас будет такая возможность. Стив Бартон и младший следователь Эллис ждут вас внизу.

– Мы тут уже не нужны. Пусть Эллис сам отвезет его домой.