Убийца внутри меня - Джим Томпсон Страница 2

На ней были пижамные шортики и шерстяной пуловер; каштановые волосы лохматились, как овечий хвост, а ненакрашенное лицо заспано. Но все это было без разницы. Без разницы было бы, даже если б она вылезла из свиной купалки в одном дерюжном мешке. Вот чего в ней было.

Она бесстыдно зевнула и повторила:

— Да?

А я все равно не мог заговорить. Наверно, пялился на нее с разинутым ртом, как деревенщина. Не забывайте, это было три месяца назад, а недуг меня не трогал лет пятнадцать. Лет с четырнадцати.

Росту в ней было чуть поболе пяти футов, сотня фунтов весу, а шея и лодыжки тощенькие. Но это ничего. Меня устраивало. Добрый боженька знал, куда налепить столько мяса, чтоб от него на самом деле польза была.

— Ох, господи! — Она вдруг рассмеялась. — Заходите же. Я в такую рань не работаю, но…

Она открыла сетчатую дверь и поманила меня внутрь. Я вошел, и она за мной заперла.

— Простите, мэм, — сказал я, — только…

— Все в порядке. Но сначала я должна выпить кофе. Проходите дальше.

По коридорчику я прошел в спальню, тягостно прислушиваясь, как она для кофе наливает воду. Я чурбан чурбаном. После такого начала нелегко будет вести себя жестко, а что-то мне подсказывало — тут надо пожестче. Зачем, я не знал; и до сих пор не знаю. Но понимал с самого начала. Вот дамочка — не привыкла себе ни в чем отказывать, на ценники и не смотрит.

Да и ну его к черту, просто показалось. Повела она себя нормально, домик у нее тут славный и тихий. Я решил ее пока не прессовать — пусть порезвится. Чего бы и нет? А потом я случайно глянул в зеркало у нее на комоде и понял, чего бы и нет. Понял, что не смогу. Верхний ящик комода был слегка выдвинут, а зеркало чуть наклонено вперед. Дамочки с заработком — это одно, а дамочки с заработком и пистолетами — совсем другое.

.32-й автоматический я вынул из ящика в тот миг, когда она вошла с кофе на подносе. Глаза ее вспыхнули, и она грохнула подносом об стол.

— Чем, — рявкнула она, — вы тут занимаетесь?

Я распахнул пиджак и показал ей бляху.

— Контора шерифа, мэм. А чем вы тут занимаетесь?

Она не ответила. Только взяла с комода сумочку, открыла и вынула разрешение. Выписано в Форт-Уорте, но все равно законное. Такие штуки обычно действительны во всех городах.

— Доволен, легаш? — спросила она.

— Да вроде все в норме, мисс, — ответил я. — Кстати, меня зовут Форд, а не легаш.

И я широко ей улыбнулся, но в ответ улыбки не получил. Моя интуиция, значит, сработала железно. Еще минуту назад она готова была со мной в люльку, а если у меня вдруг ни гроша не окажется — это ей, видать, без разницы. Теперь же на что-то другое нарывается, и тут будь я полицейский или Иисус Христос — это ей тоже без разницы.

Интересно, как она столько прожила?

— Господи! — хмыкнула она. — Такой редкий в наших краях симпатяга — и тот паршивая легавая ищейка. Сколько? Я легавых не барахтаю.

Я почувствовал, что краснею.

— Дама, — сказал я, — это не очень-то вежливо. Я просто зашел побеседовать.

— Тупица ты! — заорала она. — Я спросила, чего тебе надо.

— Коль скоро вы так излагаете, — сказал я, — я вам скажу. Мне надо, чтоб вы убрались из Сентрал-Сити до заката. Если я вас тут застану после — привлеку за проституцию.

Я надвинул шляпу с размаху и развернулся к двери. Она заступила мне путь.

— Сучье ты отродье. Ты…

— Не надо меня так называть, — сказал я. — Не стоит, мэм.

— А я назвала! И еще назову! Сукин ты сын, сволочь, зуктер…

Я попробовал ее обрулить. Надо было оттуда выбираться. Я знал, что произойдет, если не уйду, а произойти не должно, это я тоже знал. Я могу ее убить. От этого недуг может вернуться. И если даже не убью и не вернется, мне все равно кранты. Она распустит язык. Разорется так, что небо с овчинку покажется. И народ задумается — задумается и засомневается: что пятнадцать лет назад случилось-то?

Она шлепнула меня так, что зазвенело в ушах, сначала по одной щеке, затем по другой. Со всего маху, не останавливаясь. Стетсон слетел. Я нагнулся за ним, и она двинула коленом мне в подбородок.

Я потерял равновесие и хлопнулся на пол. Услышал мерзкий смех — а за ним еще смешок, какой-то извиняющийся. Она сказала:

— Господи, шериф, я не хотела… я… Просто вы меня так разозлили, что я… я…

— Еще бы! — ухмыльнулся я. В голове прояснялось, голос тоже вернулся. — Еще бы, мэм, я вас очень хорошо понимаю. У самого так бывало. Дайте-ка руку, а?

— Вы… вы не ударите меня?

— Я? Ай, ладно вам, мэм.

— Нет, — сказала она чуть ли не разочарованно. — Я знаю, не ударите. У вас на лбу написано, вы слишком добродушный.

И она медленно подошла и протянула мне руки.

Я поднялся. Одной рукой перехватил ей оба запястья, а другой размахнулся. Она чуть сознание не потеряла; а мне совсем не хотелось ее оглушать. Мне хотелось, чтобы она до конца понимала, что с нею творится.

— Нет, детка… — Я оскалился. — Я тебя не ударю. Я и не подумаю тебя ударять. Я просто надеру тебе задницу так, что все заглушки повылетают.

Я так сказал, я так сделать собирался — и я почти так и сделал.

Свитерок я ей задрал на голову и завязал узлом. Швырнул ее на кровать, сдернул шортики, ими связал ей ноги.

Затем вытащил ремень и вскинул над головой…

Не знаю, сколько времени прошло, пока я не остановился, не пришел в себя. Знаю только, что рука болела как ненормальная, а у нее весь зад превратился в один большой синяк. Перепугался я до опупения — хоть ложись да помирай.

Я освободил ей руки и ноги, стащил с головы пуловер. Холодной водой намочил полотенце и обтер ее. Залил ей кофе в разжатые губы. И все это время не замолкал, умолял ее простить меня, говорил, как мне жаль, что так вышло.

Я опустился у кровати на колени — просил, извинялся. Наконец ресницы ее затрепетали и глаза открылись.

— Н-не н-надо, — прошептала она.

— Не буду, — сказал я. — Богом клянусь, мэм, больше никогда…

— Не говори ничего. — Ее губы скользнули по моим. — И не извиняйся.

Она опять меня поцеловала. Принялась развязывать на мне галстук, стягивать рубашку; начала меня раздевать — после того, как я чуть было заживо ее не освежевал.

На следующий день я к ней вернулся — и через день тоже. Я все время к ней возвращался. И как будто на догорающий костер налетел ветер. Я снова начал с непроницаемым видом изводить людей — изводить так, будто подменял шуточками что-то другое. Начал даже подумывать о том, чтобы свести счеты с Честером Конуэем из «Строительной компании».