Призраки Гарварда - Франческа Серрителла Страница 2

Первым, что Кади удалось вспомнить о Кеннеди, был последний миг его жизни – зернистое фото, на котором он машет рукой из автомобиля. Она попыталась представить Кеннеди парнем ее возраста, полного волнения и нетерпения, которые читались на лицах у всех вокруг. Если бы ему сказали, что он станет президентом, зарделся бы он, как тот парнишка из лифта, или принял как должное? Чувствовал ли, что его ждет величие? А если бы ему сказали, что его убьют, он все равно бы хотел этого будущего?

– Впрочем, – продолжила Лора, – если тебя интересуют призраки Кеннеди погорячее, то надо было поступать в Брауновский университет. Там учился Джон-Джон, самый красивый из них. Я была в него по уши влюблена.

О, точно, вспомнила Кади, его сын. И брат. И другой брат, который типа убил девицу… Может, отсюда все и пошло. Куча призраков в той проклятой семье. У Арчеров призрак пока только один. Неужели они тоже прокляты?

Они с Лорой нашли нужную комнату, и Кади полезла в конверт за ключом, таким новеньким, что гранями, казалось, можно порезаться. Кади помедлила. Теперь все взаправду. Это место уже отметилось в истории семьи поворотной точкой, а ее решение поступить сюда – еще одной. Кади знала, какую боль причиняет родителям. Или все окупится, или станет очередной ошибкой, которую ей не исправить.

– Ты в порядке, солнышко? – спросила Лора.

– Определенно.

«Нельзя показывать слабость», – сказала Кади себе.

Она открыла дверь в пустую комнату. Та оказалась странной, из серии, когда из большого пространства пытаются сделать несколько маленьких, – длинной и узкой, со смещенным от центра окном с одной стороны и парой спален с другой. Кади подошла к окну, выглянула.

– Как вид? – поинтересовалась Лора, подкатив к ней кресло.

– Вон там Грэйс, где на первом курсе жил Эрик. Помню, как мы помогали ему въехать.

– И что ты чувствуешь? – спросила Лора, как психотерапевт.

– Близость к нему, в некотором смысле, – Кади с удивлением услышала, как с губ срывается правда. – Странно, да?

– Нет, это хорошо, что ты его помнишь. – Лора коснулась ее руки: – Просто не забывай, что жизнь для живых.

Кади кивнула. Да, выражение расхожее, но сейчас оно резануло ухо. Жизнь была и для Эрика, даже если он упустил это из виду. А может, это они упустили из виду его.

В дверь постучали, и Лора откатилась, чтобы впустить отца Кади.

– Только ты? – спросил тот, и на долю секунды Кади не поняла, что он имел в виду. Ее отбросило назад, в ту жизнь, где родителям ее было мало. Только ты?..

Отец с кряхтением опустил на пол коробку.

– Ты приехала первой?

– Ага. Мы первые. – Кади перехватила сумку поудобнее, все так же прижимая ее к груди. – Знаю, еще многое надо перенести из фургона, но хочу успеть выбрать спальню до того, как появится кто-то еще. Вы не против, если я тут немного разложу вещи, займу место? И сразу спущусь, обещаю.

Она солгала. Одна из соседок успела запросить отдельную спальню еще летом, так что ей оставалась только двойная.

Лора махнула рукой:

– Конечно, застолби местечко.

– Не затягивай. Машину придется переставить, – произнес отец.

Кади проследила, как они ушли, выждала пару ударов сердца, чтобы наверняка. Потом она метнулась в двухместную спальню и уронила сумку на голый матрас. Расстегнула молнию, покопалась под слоем нижнего белья – последним противопапным барьером – и достала две вещи, которые не должна была увидеть ее семья. Кади забрала их из коробки, которую прислал им Гарвард после смерти Эрика. Коробку держали в его спальне дома, но Кади столько раз пробиралась туда тайком и перебирала содержимое, что запомнила его наизусть. Большинство – хлам, ближе к концу Эрик стал очень небрежным, но эти две вещи особенно сильно отзывались в ее душе. Просто на память – или как обереги – они были нужны ей, особенно здесь.

Первая – дань сентиментальности. Мятая гарвардская толстовка Эрика. Кади поднесла ее к лицу. Она все еще пахла Эриком, смесью свежего мыла и теплых тостов. Родители, скорее всего, отдали бы вещь, если бы Кади попросила, но слишком был велик риск, что ее сочтут эмоционально нестабильной, а ведь они и так еле отпустили ее сюда. Рядом с ними Кади приходилось скрывать то глухое чувство, что грозило стереть улыбку, встать в горле комом, и запах Эрика всегда его вызывал. Иногда Кади нуждалась в этом чувстве, чтобы снять напряжение, даже испытывала от него удовольствие. Она ненадолго прижала толстовку к груди, потом затолкала вглубь нижнего ящика ближайшего комода.

Второй спрятанной вещью была подсказка: синяя тетрадь на спирали с подписью «Конспекты». А конспекты – самое близкое к дневнику, что когда-либо вел Эрик, а значит, самым близким к тому, что можно назвать окном в его разум. Кади открыла тетрадь, пролистнула потрепанные страницы. Побежала кончиками по знакомому почерку, выведенным шариковой ручкой буквам, которые отпечатывались на сердце, словно Брайль. Первые страницы, Эрик из прошлого: ровные, аккуратные строчки, с логичными заголовками и схемами, чистота как в учебнике. Дальше записи становились более путанными, неразборчивыми; математика скатывалась в прерывающиеся столбцы чисел и косые, оборванные уравнения. Эта писанина уже не походила на высшую физику – скорее на полную чушь. Ближе к концу появлялись комментарии, не связанные с вычислениями: опасения насчет еды в столовой, оскорбительные подначки от «М» – Кади думала, что это Мэтт, его давний сосед по комнате, – и краткие заметки о внешности или поведении разных людей, наверняка тех, кого он счел подозрительными. К тому времени его уже охватила паранойя. Кади убрала тетрадь в тот же ящик, что и толстовку. Почитает повнимательнее позже, когда наберется сил.

Как только обе вещи оказались перепрятаны, Кади смогла малость расслабиться и оглядеть новое жилище. Она не возражала против соседки – необходимость делить комнату была неприятностью столь обыденной, что Кади даже находила в ней некоторое утешение, – и эта комната оказалась угловой, просторной и светлой. Кади робко обошла как попало расставленные металлические койки, столы, комоды и книжные полки. Квадратную, модульную мебель из светлого дерева, казалось, сделали еще в девяностых; столы десятилетиями приживали зарубки, отметины от ручек, все углы комодов были потертыми, исцарапанными. От белых стен пахло свежей краской, и Кади подцепила ногтем ее мягкий комочек, гадая, сколько жизней в этой комнате вот так закрасили. Судя по глубоким подоконникам, покатому полу и огромным деревьям снаружи – жизней набралось бы на целое столетие. Прямо сейчас кто-то въезжал в старую комнату Эрика в Башне Леверетта и, наверное, находил ее такой же чистой и белой; новый обитатель не знает, что стряслось в ней всего лишь в прошлом году. Кади не собиралась рисовать новую историю поверх. Она приехала сюда скалывать слой, которым все замазали.

Окно спальни было открыто, Кади прижала кончики пальцев к сетке, но та не поддалась. Эрик скрутил шурупы заранее, полиция нашла их с отверткой, аккуратно сложенными в ящике стола – так и стало ясно, что произошедшее не случайность. Хотя Кади подозревала, что случайность никто и не предполагал.