Запертая в своем теле - Ким Слэйтер Страница 2

Три года назад

Тони

Голые стены нового жилья были гладкими и холодными, словно обнаженная кость.

И не было ничего, что могло бы их оживить.

Все это место — пустая упаковка, лишенная какого-либо содержания или характера, не более. Одно большое пятно яичной скорлупы или растоптанного цветка магнолии. Не самая вдохновляющая атмосфера — если не считать страданий и страха.

Да, дом был чистым и функциональным, но я всегда любила цвет.

Помню, как наслаждалась простором нашей прежней гостиной. Огромным окном-эркером и бирюзово-черной акцентной стеной с обоями пейсли ^[1], на выбор которых ушла неделя: целых семь дней мы жили с образцами разных обоев, пришпиленными к каминной полке, присматривались, привыкали, а потом каждый высказал свое мнение, и мы сделали выбор — все втроем.

Я в очередной раз обежала взглядом голые стены, неприкрытые плинтусы, крошечную прихожую и жмущиеся друг к другу комнатушки, как будто надеялась обнаружить некий шарм, скрытый от меня прежде.

Ощущение было такое, словно жизнь навсегда лишилась цвета и текстуры. Словно мою душу вымазали безвкусным оттенком магнолии, внутри и снаружи.

Повернувшись спиной к блеклой белизне, я подошла к окошку и бросила взгляд на плешивый замусоренный газон. Агент по недвижимости претенциозно окрестил его палисадником. Издевался, наверное. Сорняки заслоняли тонкие бордюры, а одуванчики прорастали между плитами тротуара в неудобных, непрактичных местах, колеблемые прохладным бризом и раскачиваясь, как пьяные солдаты на увольнительной.

Я отвернулась от окна и снова оказалась лицом к лицу с комнатой.

В углу громоздились друг на друге картонные коробки, их шаткую пирамиду подпирали туго набитые черные мусорные мешки. Итог восьми лет семейной жизни.

Все хорошее и все плохое, что случалось с нами за эти восемь лет, лежало в этих мешках: сувениры, сентиментальные мелочи, плотно упакованные, обжатые полиэтиленовыми стенками, надежно завязанные сверху, чтобы ничего не выскользнуло по дороге.

Смех, счастливые лица, дни и ночи, проведенные с мужем и дочерью, проносились перед внутренним взором, словно последние кадры старой семейной хроники, когда хвост целлулоидной ленты, шурша, скользит перед окошком кинопроектора.

Может, когда-нибудь я найду силы пересмотреть их от начала до конца и, бережно расправив ленту, наконец понять, почему кошмар случился именно с нами.

Может быть, тогда наконец-то получится снова спать по ночам…

Я вздрогнула и обернулась, услышав шаги у двери, и сразу же успокоилась — в комнату зашла мама, постаревшая, осунувшаяся, но такая же энергичная и напористая, как и прежде.

Это было очень кстати при переезде, но после того, как все закончилось, ее присутствие начало тяготить, так как выставляло напоказ мое собственное несовершенство. Это было похоже на неотвязную тупую боль в боку.

Она смотрела своим особым, «рентгеновским» взглядом, словно пытаясь прочитать мои мысли.

— Не оставляй себе времени на размышления, разве мы не так договаривались?

Мама всплеснула руками, и я точно вернулась в детство: от меня требуют, чтобы я не копалась, а одевалась скорее, иначе опоздаю на школьный автобус.

Ах, если б вернуться в то благословенное время… Но в жизни нет черновиков, и нельзя еще раз пройти тем же путем, сделав иной выбор.

— Чаю хочешь?

Я кивнула, глядя, как мама подходит к коробкам и читает подписанные от руки ярлыки. Подумала немного и нагнулась за лежащей на полу сумкой. Почувствовала на себе пронзительный взгляд родительницы и соврала, что хочу проверить телефон.

А сама даже не заглянула внутрь; просто стояла, прижав сумку к груди, точно трофей.

Мама продолжала смотреть.

— Что?

Видимо, в моем голосе прозвучал вызов, потому что она отвернулась, вздохнула, открыла коробку и точными уверенными движениями извлекла наружу чайник и две кружки, завернутые в пузырчатую пленку.

— Чай, — повторила мама, исчезая в дверях кухни.

Мне никогда не нравилось ее обманывать. Хотя обман — это не мой случай. Я ничего не скрывала. Просто не отчитывалась за каждый шаг.

В конце концов, в тридцать пять лет у меня было право принимать некоторые решения самой, ни у кого не спрашивая совета.

Хотя, по правде сказать, мне было за что благодарить маму.

Если бы не она, я, наверное, еще не один месяц решала бы, стоит ли переезжать из Хемел-Хемпстеда в Ноттингем. Именно мама убедила нас перебраться к ней поближе, чтобы было проще начать жить заново.

Эта фраза — «начать жить заново» — всегда звучала невероятно избито.

Но выяснилось, что легче сказать, чем сделать, — на то, чтобы спланировать и организовать переезд, ушло несколько месяцев. И вот теперь, когда этот ужас кончился, выяснилось, что самое трудное еще впереди.

Но, по крайней мере, получилось записать Эви в Сент-Сейвиорз — местную «хорошую» школу из списка Офстед ^[2] — до начала учебного года. Жизненные передряги должны были как можно меньше сказаться на образовании моей дочери.

В общем, мне предстояло как-то справиться с этим кошмаром и научиться держать хвост пистолетом. Ради Эви и благополучия нашей семьи, внезапно перешедшей в разряд неполных.

— Эви ждет не дождется, когда пойдет в новую школу, — крикнула мама с кухни. — Все уши мне этим сегодня утром прожужжала, пока я вела ее в группу.

Меня аж замутило — так резко подняло голову чувство вины. Мы с дочкой так и не поговорили как следует о переменах, которые произошли в нашей жизни — сначала надо было продавать один дом, потом арендовать другой, собирать вещи, переезжать, а параллельно еще и улаживать проблемы со страховой компанией моего мужа и счетами за его лечение. В общем, сплошной кошмар.