Кровь тамплиеров - Вольфганг Хольбайн Страница 16

– Я люблю тебя, Давид, – прошептала она. Он был так поражен, что сначала ничего не почувствовал, кроме своего сердца, которое так высоко скакнуло вверх, что, казалось, добралось до самой шеи. Затем ее губы снова коснулись его губ – они были такие шелковисто-мягкие, такие бесконечно нежные. Давид закрыл глаза, ответил на ее поцелуй и наконец рискнул положить обе руки на ее плечи, чтобы прижать ее к себе как можно крепче. Они целовали и ласкали друг друга, сперва робко и осторожно, затем все более страстно, почти так, как в их сумасшедших дневных грезах. Внезапно в непосредственной близости от них раздалось чье-то тихое покашливание. Они вздрогнули, почувствовав себя застигнутыми врасплох, и одновременно подняли взгляд, чтобы узнать, откуда раздался нарушивший их уединение кашель. Тут они увидели Квентина, стоявшего несколько в стороне от дорожки между двумя мощными ольховыми стволами на половине подъема к зданию интерната.

– Искренне сожалею, что помешал, – сдержанно начал монах. Давид не верил ни одному его слову. – Но… Добрый день, Стелла! Видишь ли, Давид, ты мне лужен в библиотеке. Немедленно. Срочно.

Давид состроил недовольную гримасу.

– Это точно нужно именно сейчас, Квентин? – спросил он. Он не смог полностью подавить досаду в своем голосе и не был уверен, что вообще этого хотел. – Я…

– Это должно быть сейчас, – перебил его священник с непривычной твердостью в голосе, так что Давид даже вздрогнул. – Ты немедленно пойдешь со мной! – продолжал Квентин тоном, не терпящим возражений.

Во взгляде, которым Давид посмотрел на приемного отца, смешались беспокойство и раздражение. Какой бес вселился в Квентина? Вероятно, Давид своим покладистым и уживчивым характером здорово избаловал Квентина за все эти годы. Монах не привык, чтобы Давид упрямился и противился его указаниям. Если Давид действительно совершал что-либо предосудительное, то это обычно бывало только из-за глупости или из-за наивности и непременно с самыми добрыми намерениями. И Квентин не сердился – еще не было случая, чтобы что-то могло изгнать из взгляда монаха свойственную ему кротость. Давид понял бы, если б Квентин впервые в жизни задал ему жару за драку с Франком, но монах этого не сделал. А теперь, когда он увидел, как его приемный сын обнимает и целует девочку, Квентин… казался разозленным, глубоко задетым, разочарованным и испуганным. Давид не знал, какое из этих определений наиболее подходит, но затем ему вдруг показалось, что он понял: Квентин просто ревнует. Видимо, он не может перенести, что у Давида появился человек более близкий, чем он.

Ярость и упрямство засверкали в глазах Давида, когда он до этого додумался:

– А что будет, если я не захочу с тобой пойти?

– У меня нет времени для дискуссий, Давид. – Монах явно пытался всеми силами сохранить самообладание. – Ты должен пойти сейчас же, не теряя ни минуты!

Давид был так ошеломлен совершенно новыми интонациями Квентина, что только стоял и смотрел на своего приемного отца недоверчивыми, широко открытыми глазами.

– Мы можем с тобой встретиться попозже, – предложила Стелла. Присутствовать при этом столкновении ей было неприятно. Она сказала это прежде, чем Давид преодолел удивление и смог вернуться к той упрямой позиции неповиновения, которой решил придерживаться. – До свидания, отец Квентин! – уже на ходу сказала Стелла.

Давид поспешно вдохнул побольше воздуха, чтобы успеть возразить ей, но Стелла уже пробежала мимо Квентина и скрылась за главным корпусом интерната. Давид беспомощно посмотрел ей вслед. Затем гневно взглянул на Квентина, но тот только вздохнул и жестом сделал знак следовать за собой.

С бурей в душе Давид обогнал Квентина и проделал путь к библиотеке бегом только для того, чтобы захлопнуть за собой дверь с такой силой, чтобы она еще несколько секунд вибрировала бы в своей раме и ее удар, как отзвук грома, пронесся бы по всему зданию. Его нисколько не беспокоило, что таким поведением он мешает другим. А кто, скажите на милость, в этом сумасшедшем доме принимает в расчет его, кто считается с тем, что хочет он?

В своем непроходящем гневе Давид спрашивал себя, действительно ли Квентин нашел его восемнадцать лет назад перед монастырем или, возможно, он где-нибудь его украл, потому что проклятый целибат [8]не давал ему возможности осуществить мечту о собственном ребенке, вернее сказать, о существе, которое он мог бы сформировать по своему желанию и вырастить из него преемника. Его разочарование было безграничным. Он сознавал, насколько абсурдны и нечестны его мысли о Квентине, но сейчас это не имело значения. А разве поведение Квентина по отношению к нему было честным?

Дверь открылась, и Квентин подошел к нему непривычно быстрым шагом.

– Давид… – сказал он просящим голосом. Он взял его за запястье, но Давид рассерженно вырвал руку и отошел на несколько шагов назад.

– Почему ты против того, чтобы меня полюбила девочка? – гневно спросил он. – Я же не монах, как ты! Когда ты наконец это поймешь?!

Квентин смерил его взглядом, в котором юноша смог бы прочесть искреннее сожаление, если бы он не был в таком раже.

– Пожалуйста, сядь, Давид. – Квентин указал на один из двух деревянных стульев возле столика у большого окна.

Против воли Давид покорился и сел на указанное ему место, не отводя от монаха рассерженного взгляда.

– Что с тобой, Квентин? – повторил Давид вопрос, который его приемный отец сегодня уже оставил без ответа, но в этот раз в голосе юноши были слышны истерические нотки.

Старик о чем-то умалчивает, Давид ясно это чувствует. Он не допустит, чтобы Квентин снова отмолчался. Это должно быть как-то связано с обстоятельствами, которые привели его в монастырь. И с чудесным заживлением раны, о котором ему удалось на время забыть благодаря присутствию Стеллы и о котором не желал больше ничего говорить. Но что-то с Квентином сегодня не так и что-то не так с ним самим. Черт его знает, что именно не так…

Квентин недолго выдерживал его взгляд. Он начал нервно теребить плетеный шнур от модной несколько веков назад и давно устарелой рясы и наконец рывком повернулся, чтобы снять с полки толстый, запыленный, пожелтевший том истории, который затем положил на стол перед Давидом: С уверенностью, которая заставляла предполагать, что он знает эту книгу вдоль и поперек, монах открыл одну из тончайших, почти просвечивающихся страниц, на которой был изображен клинчатый восьмиконечный крест.

– Восьмиконечный крест, Давид, – беспомощно начал он, показывая на рисунок, подозрительно похожий на тот, который Давид днем раньше небрежно набросал у себя в блокноте.

На один момент перед внутренним взором Давида ожили и замерцали картины из его сна. Квентин знал о навязчивых сновидениях своего подопечного, но всегда считал их следствием того, что Давид слишком поздно ложится спать.

– Знак, который ты постоянно видишь во сне… – объяснил старик с явным затруднением, – это символ тамплиеров.