Кровь тамплиеров - Вольфганг Хольбайн Страница 15

Невозможно даже представить, что случится, если врач действительно взял у его сына анализ крови, чтобы обстоятельно ее исследовать, – а именно так поступит любой врач, если только он не купил докторский диплом через Интернет. Как и все представители их рода, Давид оказался бы для каждого медика настоящей научной золотой жилой. Если странности его ДНК хотя бы однажды будут занесены в банк данных, то это уже вопрос времени, коль скоро палачи Лукреции выяснят, что Давид жив, и прежде всего постараются разведать, где он в настоящее время находится. Влияние, состояние и связи этой женщины, которая была его «тяжким грехом», весьма обширны, и их нельзя недооценивать. Как только она нападет на след юноши, ей будет несложно проследить весь его жизненный путь, с тех пор как они расстались, и тогда выйдет на свет тайна, хранить которую он обязался много веков назад.

Роберт запер за собой дверь, бросил сотню на стойку администратора и кинулся в подземный гараж, где припарковал взятую напрокат машину. Ему нельзя было терять времени. Лукреция не должна заполучить Давида. Это означало бы гибель его собственной души и неисчислимые несчастья огромного количества людей.

Если речь идет о том, чтобы признать красоту и преимущество собственного места проживания, то многие люди ведут себя поистине странно: они проявляют невероятную зоркость по отношению к мельчайшим деталям и прилагают много стараний, чтобы обнаружить и разглядеть какую-нибудь одну-единственную листовую тлю на пространстве в несколько сотен метров, в то время как на том же растении сидит майский жук и вокруг растет роскошное маковое поле, в центре которого они находятся, но почему-то это таинственным образом ускользает от их внимания.

С Давидом происходило что-то похожее. Он никогда не воспринимал луга и леса, окружавшие интернат, как нечто особенно привлекательное. Собственно, почему? Дело в том, что он не знал ничего другого. Квентин очень редко брал его с собой в город, да и в Мариенфельде также было очень много красивых зданий и выглядел городок не менее идиллическим, чем монастырь, так что, когда Давид возвращался за монастырские стены после своих походов в город, ни здания, ни ландшафт не казались ему чем-то особенно прекрасным. Естественно, он знал, что бывают места куда более безобразные, шумные и грязные, чем то, в котором он провел большую часть своей жизни до настоящего времени. Но в конце концов, он не был чужестранцем и никогда не жил в глиняной хижине где-нибудь в африканской саванне. Он много читал, и, кроме того, каждый ученик в интернате имел в своей комнате собственный маленький телевизор. Однако Давид никогда не видел все эти большие шумные города не на экране, а наяву, никогда их не чувствовал, а это была большая разница.

Но в этот день после обеда все представлялось ему совершенно иным: более сияющим, более живым, чем обычно. Вместе со Стеллой он бродил по заросшему лесом участку интерната позади главного корпуса. Он вдыхал теплый лесной воздух, в то время как легкий бриз, подобно нежному бархату, щекотал его кожу, он слушал радостное щебетание птиц и журчание маленького быстрого ручья. Здесь и там сквозь плотную крышу листвы пробивались солнечные лучи и радостно танцевали над мягкой лесной почвой. Один раз из-под куста выскочил кролик, любопытно вытянул к ним навстречу свой вздернутый носик и исчез в чаще леса.

Последние восемнадцать лет Давид жил посреди этого ландшафта, но сегодня он стал его частью. И все это благодаря ей, Стелле, которая, одетая в джинсы и тенниску, легко шагала рядом с ним и, улыбаясь, распевала чрезвычайно прилипчивый, как вирус, стишок: «А что мне за дело, что было вчера? Сегодня чудесно! Та-ра-ра-ра-ра!»

– Каким образом, собственно говоря, ты живешь с Квентином? – вырвала она Давида из его дневных грез, в которых он давно уже сжимал ее в своих объятиях и крепко целовал, полный непреодолимой страсти. – Я спрашиваю это потому, что монах не может быть твоим настоящим отцом. Или я не права?

Давид, смущенно улыбаясь, покачал головой.

– Нет, – ответил он и затем энергично кивнул, чтобы после этого вновь отрицательно покачать головой. – Я имею в виду да – так считается, и нет – он им не является.

О боже, почему он ведет себя как нервный шестиклассник перед своим первым рефератом, выбранил он себя. Как все это было только что в его грезах? Он стоял напротив нее, без слов обвив ее руками и закрыв глаза, чтобы ее губам было удобно прикасаться к его губам. И все было так просто…

– Я был найден младенцем перед монастырем Квентина, – продолжил он уже сдержаннее, постепенно взяв себя в руки и возвратившись к своей обычной спокойной манере, во всяком случае, он надеялся, что это прозвучало именно так, – и Квентин растил меня и воспитывал. Моих настоящих родителей я не знаю.

– У меня, кажется, все довольно похоже, – заметила Стелла.

Давид бросил на нее испуганный взгляд.

– Нет, нет, мои предки живы, и с ними ничего не случилось, – с улыбкой успокоила она его. – Они работают в русском Министерстве иностранных дел. Ездят по всему миру, а меня послали учиться сюда, в интернат. Ничего себе! Но на Рождество мы разыгрываем счастливую семью.

Для него одно такое Рождество было бы исполнением самой заветной мечты: по крайней мере хоть раз в году побыть вместе с родителями, которых ему даже не дано было знать. Тем не менее сочувствие Стелле в его глазах было искренним. Его положение гораздо хуже, чем ее, но, по сути, это ничего не меняет: пусть Стелла старается улыбаться как прежде, пусть стремится подавить горечь в голосе, все равно Давиду заметно, как сильно она страдает от ситуации с родителями.

– Но они могут меня увидеть, – отмахнулась Стелла, заметив его растерянный взгляд. Она явно решила не позволить никому и ничему, даже себе самой, испортить хорошее настроение этого дня и быстро переменила тему. – Ты ведь не хочешь стать монахом, как Квентин. Или все же?..

Ее рука скользнула вглубь куста, росшего на краю протоптанной дорожки, ведущей вверх к главному зданию.

– Нет, не хочу. – Давид решительно, возможно даже чересчур решительно, покачал головой. – Религия – это не моя стихия.

– Знаешь, ты меня очень успокоил… – начала Стелла, но вдруг замолкла, оборвав себя на полуслове.

Взгляд ее синих, цвета морской воды глаз встретился с его взглядом. Он почувствовал, как к его щекам быстро приливает кровь, как слабеют колени и вновь возникает уже знакомое беспокойное чувство, которое в последнее время слишком часто лишало его заслуженного сна.

– Ты – в роли монаха?! – продолжала девушка. Она подняла правую руку, в которой были зажаты сорванные с куста черные ягоды, и поднесла ее к губам. – Ты – в роли монаха, это было бы настоящим расточительством!

Беспокойное чувство внезапно исчезло, и пальцы Давида быстро сомкнулись вокруг запястья Стеллы. Девушка встревоженно взглянула на него.

– Я бы этого не делал, – сказал Давид, указывая на гроздь ягод. – Это красавка, или белладонна. Ягоды ядовиты.

Стелла ничего не ответила, только, наморщив лоб, быстро взглянула на ягоды в своей руке, прежде чем ее взгляд снова встретился со взглядом Давида. Она улыбнулась ему, и Давид почувствовал, что его сердце ускорило темп и стало биться как сумасшедшее. Затем он заметил с чувством стыда, что все еще сжимает ее запястье. Он как раз хотел его отпустить, когда Стелла вдруг его поцеловала.