Серафим и его братва: Аморальный триллер - Максим Павлов Страница 16

— Я. — Серафим подошел к огромному чёрному столу. — Как твои темные делишки, мать?

— Мои-то нехило, батюшка, — осторожно ответила хозяйка. — Твоими проклятиями.

— Жива? Здорова?

— И жива, и здорова… Тебе-то что?

— Да вот, зашел проведать.

— Ну?.. Поговаривают, стебешься ты убойно.

— Уже рассказали?

— А как же? Дэня и Шмон до сих пор костей не соберут.

Серафим улыбнулся.

— Перекусил хоть? — спросила Эммануэль.

— Не успел.

— То-то у тебя взгляд как у волка. Сходи, голубчик, замори червячка. Там блюдо дня — шашлык из барана Хуртакова. Очень предприимчивый бизнесмен, шустрый такой, все хвалят. Ступай, подкрепи бестолковку.

— А что это ты меня сразу выпроваживаешь?

— А не фиг тут мне! — проворчала Эммануэль. — Чего припёрся? Думаешь, я ни черта про тебя не знаю?

— Что ты знаешь?

— Поговаривают, тебя Лысый по всему Отвязному шмонает, угандошить норовит… А? Решил под мою крышу присосаться? Ни хрена у тебя не получится. Канай, покуда цел, сынок, и забудь, как сюда вошел.

— Чего ты такая шуганная-то, мать? Давай по-людски побазарим.

— Не о чём мне с тобой базарить. Тебя Лысый вот-вот в кастрюлю кинет, а я буду с тобой базарить? Ишь какой!

— Это я его кину в кастрюлю, а не он меня, — пообещал Серафим.

— Слушай, гаврик, я что, не знаю Лысого? Чего ты мне тут лепишь? Ступай, похавай бизнесмена, — может, реально кумекать начнешь. Хуртаков-то уж больно приличный был баран, поучись у него уму-разуму. Ты не пятилетний ребенок, чтобы такую туфту нести. «Я его суну в кастрюлю»! — передразнила Эммануэль. — Как будто зайцы рубают медведей. О дундук!

— Ты кого назвала зайцем, мать?! — вспылил Серафим.

— Тихо-тихо! Искру тут мне не метай. Я всяких видывала, не ты первый, не ты последний. Лучше слухай, что я тебе скажу, пропавшая душа: Лысый — крутой чувак. Тебе до него не дорасти, как пчеле до слона. И не думай на него дрочить. Он как гнилое яйцо: на поверхности, кажись, ровное, гладкое — не подступиться, а долбанешь разок — такая трухлятина пойдет, щели затыкай — не заткнешь. Понял? Любой реальный чувак в этом городишке тебе скажет: не тронь Лысого — не провоняешь. А ты что ему вставил? Поговаривают, ты со Стукачом скорешился?

— Лысый не оставил мне выбора.

— Меня не трахает, кто тебе что оставил. Раз шмон пошел — затыкай амбразуру. Уж я-то его знаю, я-то его тухлую селезенку насквозь пронюхала. Думаешь, мне никогда не светило погреть Лысого в духовке? — На три секунды Эммануэль мечтательно задумалась. — О, еще как руки-то чешутся! Ан нет, мать мою! Сижу вот здесь, как паук, и не дрочу на кого не след. Знаешь почему? Потому что не прет мне, когда в моем кабаке разит тухлятиной. Потому что я реалистка, сынок: похоть держу на поводке. Чего и тебе желаю: пока не поздно, хватай хрен за уздечку. Может, и не кинут в кастрюлю.

— Поздно, Эммануэль. Я стерилизую Лысого.

— Го-го-го! — театрально пропыхтела хозяйка. — Я смеюсь: го-го-го! Любопытно, как ты его стерилизуешь?

— Лысый остался без бабы.

— У тебя, что ль, его лялька?

— У кого ж ещё?!

Эммануэль злорадно крякнула:

— Ништяк. Вот за это я тебя уважаю, мать твою! Короче, давай вот что… — Она опомнилась и тут же взяла базар за поводок, от мгновенного проблеска энтузиазма не осталось и следа: — Ты меня не знаешь — я тебя не знаю, и оба мы с тобой неизвестные люди. Никакого гнилого базара о Лысом не было. Ты меня не видел — не слышал…

— Эммануэль…

— Знать тебя не желаю.

— Может, для меня найдется какая халтура? Ладно, забудем про Лысого. Мне бы хоть кого-то замочить.

— Нету у меня для тебя работы. Понял? Своих убийц — как собак нерезаных. К тому же мне не светит впутывать себя в твои проблемы. У тебя свои гнилые делишки, у меня свои, вот пущай так и остается. Я тебя уважаю, поэтому поди, схавай пайку шашлыка за счет заведения и канай из моего чертового кабака по-тёмному. Иначе завтра сам будешь как шашлык.

— Но…

— Иди, иди, сынок, погуляй. Твои идеи произвели на меня тошнотворное впечатление, твоё появление — удручающее. Ступай же, дорогуша, не фиг тебе здесь ошиваться. Я всё сказала.

Эммануэль, лишь на минуту давшая волю негативным эмоциям по отношению к Лысому, успела вовремя спохватиться, дернула за уздечку и поставила точку в этом темном разговоре. Ее черная натура почуяла опасность, она закрыла глаза, и Серафим тут же потерял хозяйку из виду.

— Ну до свидания, — сказал Серафим, направляясь к выходу. — Не хочешь по-хорошему — будем наверняка.

Ответа не последовало.

— Скоро ты обо мне услышишь, — добавил он. — Жди проблем, черномазая.

— Будь ласков, закрой дверь, — донеслось из черноты. — Терпеть не могу света.

* * *

Серафиму не удалось оценить ни деловых, ни вкусовых качеств бизнесмена Хуртакова. Шашлык из барана он съел без малейшего удовольствия. Малодушие Эммануэль, не дерзнувшей довести отвращение к Лысому до конкретных действий, подорвало аппетит убийцы.

А бородатый певец на сцене Первого банкетного как ни в чём не бывало продолжал голосить:

— И врагу ни хрена не добиться, чтобы влипла твоя-а балда, криминальная столица, отмороженная братва!

Серафиму оставалось лишь одна отдушина: Маша Типовашеева.