Озеро скорби - Эрин Харт Страница 16

Эти придурки в мастерской не давали ему прохода весь день, доставали насчет того, как американка смотрела на него, спрашивали, правда ли, что американкам всем только того и охота. Он терпеть не мог такие разговоры и чувствовал себя так, словно голова вот-вот треснет. И каждый день одно и то же; они всегда находили поводы, большие или маленькие, как бы его достать. Он почти привык к этому. Он знал, конечно, что о нем ходят разговоры, и даже знал какие, что он на голову стукнутый. Чего они не понимали, так это того, что все его странности были защитой; он сознательно принял такую манеру поведения, чтобы держать их на расстоянии.

Вскоре после того, как он вернулся в мастерскую, кто-то еще пришел и рассказал, что археологи на раскопках болотной дороги нашли еще одно тело, и на этот раз подозрительное, судя по всем прибывшим полицейским машинам и микроавтобусам. Сложно было скрыть происходящее, когда кругом кишат полицейские машины и на пустых болотных дорогах это видно на многие мили. Новости разошлись, и вокруг зашептались: все пытались угадать, кто был жертвой — тот молодой из соседнего прихода, говорили некоторые, или еще один старый труп. Кругом шептались и бормотали, и Чарли ощущал, как все вопросительно оглядывались на него.

Он надел свежую рубашку, которую мать оставила ему на стуле в коридоре. Чарли вытащил из духовки горячую кастрюлю и поставил ее на стол, туда, где ему было накрыто. Он знал, что болезнь скоро сведет отца в могилу. Какое-то время они все пытались притворяться, что это было не так, но какой смысл отрицать это теперь, при всех этих трубках и кислородных подушках, при хрипе смерти сквозь его влажный кашель? Тем временем кому-то приходилось удерживать ферму на плаву. Она была небольшая, но каждый раз, когда Чарли приходил с болота, дел тут хватало: накормить скот, собрать сено, не говоря уже о ремонте дома и обслуживании трактора. Каждую ночь он падал в постель измотанным и опять вставал в шесть утра на смену на болоте. Конца этому не было видно. Чарли возмущался своим положением и в то же время ощущал вину за то, что не делал больше. Он с волчьей жадностью проглотил свою еду, стремясь заполнить грызущую пустоту в животе и убраться отсюда. На его тарелке оставалась лишь одна вареная картофелина, когда из гостиной вышла мать, неся поднос с наполовину съеденным обедом отца; каждый день он съедал чуть-чуть меньше, чем за день до этого. Елейная музыка по радио неожиданно оборвалась, и ее сменил тяжелый барабанный бой, провозглашавший о серьезности того, что должно за ним последовать:

— А вот и последние новости от «Радио Мидлендз». Гарда начала расследование смерти мужчины, чье хорошо сохранившееся тело было найдено в Лугнабронском болоте сегодня днем. Тело было найдено археологами, работавшими на участке, и личность умершего еще не установлена. Вскрытие будет проведено утром; Гарда изучает случаи пропажи людей в районе.

Диктор продолжил успокаивающе бормотать, рассказывая об уменьшении очередей за пособием по безработице и дотациях на строительство сельских дорог, но Чарли сосредоточился на выражении лица матери, выгружавшей в раковину тарелки с подноса. Она была где-то далеко от него, далеко от его отца, далеко отсюда. Чарли часто разглядывал мать, отмечая их сходства и различия: он унаследовал от нее бледную и слегка веснушчатую кожу, скулы, нос и линию роста волос. Иногда мама словно светилась изнутри, а иногда, как сейчас, была недосягаема, будто ее видно было сквозь темное окошко, в котором, если подойдешь поближе, увидишь только собственное отражение. Может, она, как и Чарли, не представляла, как собрать ускользающие бесформенные мысли и начать преобразовывать их в слова. Внезапно память перенесла его обратно на болото, и он снопа увидел темный, сырой торф вокруг изуродованной головы мертвеца.

— Я его видел, — сказал Чарли.

Она повернулась к нему, словно только что пробудилась от сна.

— Кого?

— Мертвеца на болоте. Он был весь черный…

— О Господи. Чарли, я не хочу этого слышать.

— Завтра это будет по телевизору и во всех газетах. Но самое странное они даже не упомянули. Я был там. Я это видел. У него на шее была кожаная веревка с тремя узлами… а на руке часы.

Руки матери неожиданно замерли в мыльной воде, и она уставилась на них. Наконец она заговорила.

— Какие часы?

— Не знаю… просто обычные наручные часы с браслетом. Как следует я не разглядел, там все проржавело.

Зачем он ей об этом рассказал? Чарли выработал в себе привычку рассказывать матери всякое вранье, чтобы спровоцировать у нее реакцию. Эта история звучала как одна из самых откровенных его баек — только вот она была правдой. Он не рассказал ей, что больше всего выбило его из колеи — этот кожаный ободок вокруг шеи мертвеца здорово смахивал на талисман удачи, который Чарли сделал сам себе из шнурка.

Чарли встал и отнес свою тарелку в раковину. Выходя из дома и направляясь к ограде у зарослей, он знал, что мать наблюдает за ним из окна кухни. Но иначе было невозможно; ему обязательно надо было выйти из дома и глубоко вдохнуть свежего летнего воздуха. Иногда он начинал задыхаться в этих комнатах, полных тяжелого молчания. Чарли хотел отринуть все это: все эти ожидания, что на него возлагали, и особенно отчаянное убийственное беспокойство о том, что люди могут подумать. Он широкими шагами перешел поле за домом, направляясь к боярышнику в углу, чтобы перелезть через забор и через ближайший холмик подойти к своей пасеке.

Работы сегодня вечером было много, а уже было почти шесть. Не то что бы работа его раздражала, он любил возиться с пчелами. Но дел на ферме было все же слишком много для него одного, хотя теперь их стало поменьше, поскольку после болезни отца большинство полей они с матерью передали в аренду соседям. Постоянные заботы начинали изматывать Чарли. Если дела так пойдут и дальше, он кончит как его отец, состарится до времени, а этого он допускать не собирался. Чарли помнил, как тяжело работал отец, и видел, что те годы работы ему принесли: дряхлость и раннюю смерть от вдыхания черного торфа. Постоянный ветер на болоте предупреждал Чарли, что его ждет та же судьба. Вот почему он носил маску. Он знал, что все над ним смеялись, но его это не заботило. Они перестанут смеяться, когда им станет больно даже просто дышать.

Чарли гадал, о чем подумала его мать, когда он рассказал ей о теле. Он знал, что она умная; он замечал огонек мысли в ее глазах, в том, как она поворачивалась и смотрела на него, когда он задавал ей вопрос. Но потом двери опять захлопывались. Должно быть, когда-то ей хотелось большего, чем то, что она получила — бесконечный труд рядом с угрюмым мужем, землекопом-водителем, который приходил домой вечером и вынужден был отрабатывать еще одну смену на ферме. Наверняка у нее были мечты и идеи, когда она была молода. Что же с ней произошло? Чарли думал, что знает ответ: его отец, Доминик Брейзил. У ее семьи этот брак никогда не вызывал вопросов. У парня было несколько акров земли, и собой он был недурен. Чего еще желать девушке в ее положении? Чарли часто слышал это в голосах родственников — жизнь для них была мрачной каторгой в наказание за рождение.