Еще жива - Алекс Адамс Страница 15

— Может, остановимся здесь?

— Нет, я должна быть в Бриндизи через пятнадцать дней.

— Но здесь, наверное, есть кровати. Настоящие человеческие кровати с подушками и одеялами.

— Очень хорошо.

— Ура, я победила!

— Можешь взять себе одеяло, если готова его нести.

— Но я хочу переночевать в постели.

— Мы не можем здесь остаться. Нельзя подвергать себя такому риску.

— Дело в том, что ты хочешь попасть на корабль и найти своего друга. Но он, скорее всего, мертв, как и все остальные.

У меня возникает желание схватить ее и хорошенько встряхнуть, сказать, что преследующее нас существо уже не является человеком и что одна только мысль об этом приводит меня в ужас. И что регулярные изнасилования покажутся ей детской сказкой по сравнению с тем, что сделает с нами преследователь. Но я предпочитаю молчать, поскольку она всего лишь ребенок. Мне хотелось бы объяснить Лизе, что нам осталось одно — попасть на «Элпис», где будет тот, с кем я должна встретиться. Но и этого я не говорю тоже, потому что внутри себя чувствую шевелящийся холодок, свидетельствующий о ее правоте.

— Возможно, и мы будем завтра мертвы.

Эти слова заставляют ее замолчать.

Я испытываю угрызения совести, но все равно не меняю своего решения. Безопаснее будет не заходить в деревню.

— Что-то странное в воздухе, — говорит Лиза. — Что бы это могло быть?

И действительно, тучи приобрели нездоровый бледно-зеленый оттенок.

— Град.

— Хочу еще раз погреться на солнце, — заявляет Лиза. — Вношу и это в свой список.

— Я тоже.

Тучи сгущаются и нависают так низко, что, кажется, можно задеть их головой.

Сейчас

Град и шквальный ветер загоняют нас в деревню. Мы с трудом продвигаемся между деревьями к каменным домам, где надеемся укрыться, и едва удерживаем велосипед от падения. Это нам удается хуже и хуже, и в конце концов все наши силы уходят лишь на то, чтобы оставаться на ногах. Мое избитое, истрепанное ветром тело чувствует себя подобно боксерской груше, которую остервенело молотят кулаками. Летят ветки, срываемые с деревьев обезумевшей воздушной стихией. Такой ветер — это что-то новое. «Пожалуйста, — мысленно произношу я, — пожалуйста, не надо, чтобы и ветер был теперь всегда, как дождь».

Мы не останавливаемся, чтобы объявить о своем прибытии, или оглядеться, чтобы оценить, куда попали. Вместо этого мы взбираемся по каменным ступеням к первой на нашем пути двери и втаскиваем за собой велосипед. Я подталкиваю Лизу вперед, затем — велосипед, а потом уже вваливаюсь в укрытие сама.

Ветер сразу же исчезает, как только я захлопываю за собой дверь, но он не оставляет своих попыток добраться до нас, ударяя, царапая и швыряя пригоршни града в доски с той стороны двери. «Выходите, — бросает он нам вызов, — выходите на честный бой!»

Волосы Лизы всклокочены, щеки горят алым огнем. Кожа в ссадинах и синяках. Я чувствую жжение там, где моя собственная плоть изранена летающими древесными обломками.

— Ты в порядке?

— Да, а ты?

По двери я сползаю вниз, пока колени не упираются в подбородок.

— Да, все нормально.

Мои глаза закрываются всего на одно мгновение.

Когда через секунду я снова открываю их, уже темно. Беспрерывные щелчки града прекратились, но ветер по-прежнему пытается сдуть с места маленький кирпичный домик. Сколько сейчас времени, я не знаю, видимо, уже ночь. Вокруг непроглядная тьма, только прямоугольник окна чуть выделяется — немного света пробивается сквозь тучи.

Прислушиваюсь и только через две-три минуты осознаю, что Лизы нет.

Задерживаю дыхание. Если я не буду издавать никаких звуков, то, возможно, услышу ее. Люди производят множество разнообразных звуков: сопят, покашливают, хмыкают. Даже перемена позы приводит к тому, что становится слышно, как трутся друг о друга ткани, как поскрипывает влажная от пота кожа.

А также дыхание. По крайней мере должно быть дыхание, но ничего нет, дом пуст.

— Лиза!

Имя проваливается в пустоту, как железная болванка. Пытаюсь вспомнить форму и площадь помещения, но сон навалился на меня слишком быстро, не дав освоиться с окружающим пространством.

Еще раз зову, настолько громко, насколько хватает смелости:

— Лиза!

В этой темной комнате небытие поселилось навсегда. Ее здесь нет. Во всяком случае, живой Лизы. Дом слишком мал, это я хорошо запомнила, и я бы услышала, если бы она была где-то поблизости.

Как далеко могла она уйти на ощупь? Надеюсь, я смогу до нее докричаться.

Дверь у меня за спиной. Я распахиваю ее и выкрикиваю ее имя в бушующий ветер. На расстоянии виднеется золотистое свечение, настолько маленькое, что я могу охватить огонек ладонями и задуть. Огонь? Свет? Стабильного электроснабжения нет уже месяца три, а может, и дольше, но, видимо, это не свет. Пряди грязных волос хлещут меня по щекам и лбу, заставляя морщиться.

И вдруг я замечаю, что дождь прекратился. Дождь прекратился.

Я сбегаю со ступеней крыльца, поднимаю лицо к небу. Тучи, как и раньше, толстой пеленой закрывают свет звезд, но дождя нет. Хочу смеяться. Смех теснится у меня в груди, ожидая, когда я выпущу его на волю. Вот сейчас он родится…

…но он умирает в моем сдавленном горле. Мои пальцы вцепляются в то, что охватывает меня петлей, я ощущаю грубые волокна веревки. Извиваюсь, как задыхающаяся рыба.

В следующее мгновение раздается чей-то голос:

— Почему ты не мертва?

Голос столь же мягкий, как мешок, полный гвоздей и битого стекла.

— Отвечай, — скрежещет он.

Веревка затягивается, обжигая кожу.

— Почему ты не мертва?