Еще жива - Алекс Адамс Страница 14

— Почему вы этим занимаетесь?

Мои мысли отвлекаются от кофе.

— Почему я занимаюсь уборкой?

Он кивает.

— Поверите ли вы мне, если я скажу, что люблю физическую работу?

Секунды тикают, он молчит. Он не двинется дальше, пока я не позволю ему исследовать эту часть моей личности.

— Потому что, когда умер Сэм, я поняла, что жизнь очень коротка и что я больше не желаю тратить ее на то, что мне не по душе. Поэтому я нашла работу уборщицы, не требующую от меня больших умственных усилий, причем с достаточно высокой оплатой и приличными условиями. Она дает мне возможность обдумывать, что делать дальше, куда пойти учиться. И меня это устраивает. К тому же налицо немедленный результат: что-то было грязным, затем стало чистым.

— И кем бы вы хотели стать в дальнейшем?

— Хочу стать счастливой.

— Я бы хотел это видеть.

Сейчас

— Что случилось с твоими друзьями? — спрашивает Лиза.

— Умерли.

— Мои тоже.

И чуть позже…

— Ты думаешь, для них это лучше?

— Иногда.

— Почему?

— Потому что не каждый может с этим совладать.

— Но мы ведь можем.

— Мы делаем все, что в наших силах.

— Как ты думаешь, что с нами будет?

— Я не знаю, — отвечаю честно. — А ты что думаешь?

Она пожимает плечами.

— Думаю, что я скоро умру. Мне страшно. А тебе страшно?

— Иногда. Но я стараюсь на этом не зацикливаться.

Импровизированная трость Лизы беспрерывно постукивает, помогая ей одолевать милю за милей. Мозоли на моих подошвах и пятках превратились в твердые мясистые шишки.

— Ты когда-нибудь была влюблена? — спрашивает она.

— Да.

— И как это?

— Захватывает дух и приводит сердце в трепет.

— А я никогда не была влюблена. По крайней мере я так думаю. Был у меня бойфренд Эдди. По-настоящему бойфрендом он, вообще-то, не был, скорее просто друг. Он поцеловал меня один раз, а после этого больше ни разу со мной не заговорил. Я проплакала целую неделю. Как ты думаешь, это была любовь?

— Может быть. Только ты можешь знать это наверняка.

— Я думаю, это не было любовью. Надеюсь. Но также надеюсь, что это была любовь. Потому что я не хочу умереть, не влюбившись хотя бы один раз.

Тогда

Джеймс сидит на софе и, откинувшись на спинку, сосредоточенно изучает учебник размерами больше, чем его голова.

— Ну и что ты думаешь, Человек дождя?

Я смеюсь.

— Боже мой, ты не можешь его так называть.

— Очень даже могу. — Джеймс подмигивает мне.

Рауль оборачивается ко мне от вазы и улыбается такой ослепительной улыбкой, что я вспоминаю о солнцезащитных очках.

— Я знаю, как они меня называют за глаза. Могло быть и хуже. Как у Джеймса.

Джеймс пожирает Рауля глазами каждый раз, когда отрывается от книги. Отчасти похотливо, отчасти восхищаясь квалификацией молодого коллеги.

Рауль не обращает на это внимания.

— Она, должно быть, древнегреческая.

Джеймс вскидывает голову, как попугай.

— Именно это я и сказал.

— Но из какой эпохи? — произносят они одновременно.

— Похоже на недостающее звено, — заявляет Рауль, — связывающее два исторических периода.

Рауль потирает пальцами свои тонкие губы.

— Напоминает одну вещь, которую я однажды видел. Правда, только на картине, и художник был не грек. Ящик Пандоры.

— Вот! — произносит Джеймс так, будто это дает ответ на все вопросы. — Ева из греческой мифологии. Вы, женщины, чрезмерно любопытны.

Я слышала историю о женщине, которая открыла ларец и выпустила все беды, тут же накинувшиеся на мир. Однако я не улавливаю связи между этой легендой и моей вазой.

Рауль правильно прочел мое смущение.

— Все дело в одной маленькой ошибке, вкравшейся в перевод произведений Гесиода. [15]То, что обычно считают ларцом, в действительности является вазой. Зевс одарил ее простой вазой, наподобие тех, в которых хранят еду или кости…

— Вроде оссуария, [16]— вворачивает Джеймс.

— …а затем запретил ей открывать крышку.

Мы все смотрим на вазу, на ее крышку, тщательно запечатанную по краю воском.

— Естественно, она открыла ее, — говорит Джеймс. — А кто бы не открыл?

Рауль обходит вазу, касаясь ладонью ее шероховатой поверхности.

— Важно помнить, что, как и Евой, ею двигало простое любопытство, а не злой умысел. Любопытство само по себе не такая уж плохая черта. Именно благодаря ему мы исследуем мир и совершаем открытия. Если бы не любопытство, у меня не было бы работы. Ее поступок, вероятно, имел и положительное значение. Выпустив все беды, преследующие человечество, она при этом снабдила мир препятствиями, которые мы должны преодолевать. Без этого мы едва ли стали бы чем-то бóльшим, чем примитивные творения из праха земного. А так у нас есть разум и воля к борьбе.

Он смотрит на меня.

— Интересно, что там внутри? У кого какие мнения?

Меня бросает то в жар, то в холод. Я чувствую, как розовеют мои щеки, поскольку Рауль коснулся болезненной для меня темы, но при этом задал этот вопрос так, как будто он не имеет особого значения.

— Кости, — говорит Джеймс.

— Пыль, — говорю я.

— Наркотики, — делает второе предположение Джеймс.

Рауль сияет ослепительной улыбкой, на этот раз глядя на Джеймса.

— Древнее зерно.

Я падаю в кресло, не сводя глаз с вазы.

— Смерть.

Рауль опускается на софу рядом с Джеймсом. Сидим, смотрим на вазу.

Сейчас

Хотя на карте этой деревни нет, мы видим ее — вот она перед нами, приткнулась слева от дороги. Все селение состоит из кучки домов, по крайней мере таким оно кажется с того места, с которого я его разглядываю. Дорога, повышаясь, уходит вперед бесконечной серой лентой, вьющейся между холмов. Несмотря на то, что дорога не везде совпадает с нужным мне направлением, в общем она ведет на юго-восток. Я говорю это Лизе, и ее шаг замедляется.